Шрифт:
Часть 1. Респектабельная профессия
I
Решётки, блестящие в солнечных лучах; решётки, рассекающие лезвиями пространство; решётки, грузно лязгающие за спиной. Здание дышало стариной и основательностью, лазеры и камеры стыдливо прятались и вжимались в стены — древние, бетонные. И только воздух был не затхлый, подвальный, как полагается древности, а по-медицински стерильный, с неуловимым привкусом стационара.
Станислав Бренар подходил этому бетонному монстру, тяжёлым монолитом вставшим над городом:
Человек, к которому направлялся Бренар, доктору был незнаком. Собственно говоря, знакомство с ним не представляло для Бренара ни малейшего интереса. Ежедневно перед ним появлялись новые лица — старые, молодые, чаще мужские, реже женские, злые, отчаявшиеся, деланно-весёлые, безумные — и Бренар уже давно перестал обращать на них внимание, как не обращают внимания на кусочки рафинада, каждый день новые, но неизменно одинаковые, когда их поглощает чёрная бездна кофейного водоворота…
Станислав пощупал у пациента пульс, скорее для проформы, чем по необходимости: расслышать, как дико колотится сердце, он мог бы, наверное, ещё за дверью.
— Уже? — спросил мужчина и облизнул губу.
— Не волнуйтесь, — сказал Бренар, вынимая из упаковки таблетку и кидая её в высокий стакан. Сосуд наполнился шипением. — Выпейте, вам станет лучше.
Гуманность, по мнению Бренара, никогда ещё не вредила пациентам. Хотя на его памяти было несколько громких процессов, когда приговоренным отказывали в последней милости и транслировали их ужас, отчаяние или браваду в прайм-тайм, с утренним повтором в новостях.
Не прибегая к аппаратуре, Бренар оценил действие препарата и решил ещё немного подождать. Глаза преступника погасли, лихорадочный блеск исчез, хотя человек все ещё непроизвольно вздрагивал. За годы службы Бренар навидался множество реакций, и эта была довольно типичная.
Ожидая результата, Станислав с завидным терпением изучал стену. Пришпиленная к ней женщина с ребенком двух или трёх лет, наверное, с девочкой, не будила в нем никаких эмоций. Эмоции на этой работе были роскошью.
— Время, — одними губами сказал Бренар, повернувшись к комиссару, когда его безупречное чувство времени тикнуло профессиональным будильником.
К мужчине подошли, помогли подняться, вывели в коридор. Бренар шёл следом мимо постов и дверей, а мысли скользили далеко, далеко, где есть женщина, которой нет.
— Привет! — хлопнул по плечу, нарушая всякую процедуру, Яр Штапелев, комиссар седьмого участка. Это, получается, был его подопечный, и Бренару пришлось смириться с соседством. Яра он не любил. Яра вообще не особенно любили.
Сегодня процедура была стандартная, Бренар механически отмечал в консервативном бумажном блокноте пункты и параграфы. Для этого человека выбрали электрификацию организма, и теперь служители деловито прилаживали электроды к вискам и груди. Соображения выбора казни Бренару известны не были, да он и не интересовался.
Выставив все галочки, он уселся на стул боком к стеклянной кабинке, за которой ловил свои последние мгновения незнакомый ему человек. Бернар поймал себя на мысли, что не запомнил его лица. Какой он был? То есть пока ещё есть? Рыжий, черноволосый? Кажется, не блондин. Поворачиваться и рассматривать человека Бренар не стал, потому что мысли улетели в ином направлении: в сторону антикварной брошюры — не репринта, а подлинника XIX века. Заказ, стоящий трехлетней зарплаты Бренара, должны были доставить с Земли через неделю. Интересно, неделя — это много или мало? Вот для этого, под электродами?..
Неожиданно Бренар заметил, что вновь думает о работе, и это его слегка обескуражило. Мысли вновь и вновь возвращались к приговоренному, и Станислав с усилием подавил желание оглянуться на человека. Сегодня он что-то не в меру впечатлителен. А при его профессии нельзя. Врач при палаче… Спокойная, консервативная профессия, с глубокими историческими корнями. Профессия, при которой нельзя воспринимать чужую жизнь и смерть близко к сердцу. Сердце-то своё.
Бренар давно понял, что есть особые профессии: чиновник, журналист, врач… чтобы не сгореть лучиной, надо носить броню обязательно: немного чёрствости, чуть-чуть циничности, каплю флегмы и отстранённости. Если всем сочувствовать, всем сопереживать… Хватит ли тебя на всех? Помнится, на какой-то конференции насмешил их, умудренных, вопрос девчонки из интернатуры. Что-то вроде «что делать, если я попаду в отделение для тяжёленьких, и какой-то младенчик помрёт?». Ей, помнится, ответили: «Если отделение для сложных детей, за смену нормально терять ноль целых четыре десятых ребенка. А вот если ноль-пять или ноль-шесть, это уже нехорошо». А она расплакалась…
На этой профессии нельзя жить с содранной кожей.
Когда все уже было кончено, Бренар взял журнал и неторопливо направился к кабинке. Свидетели вставали с мест, расходились.
— Я, комиссар, признаться, не ожидал, — раздраженно выговаривал Яру представитель Судебной Коллегии Земли. — Я понимаю, у вас здесь чрезвычайная обстановка, вы живёте как на вулкане, и процент казней от общего числа осужденных невысок…
— Единичные случаи, — вставил Яр.
— Да, единичные… но трансляция на три континента! Прямой эфир в новостях! Дикость какая-то, средневековье…
— Ничего подобного, — Яр был невозмутим. — У нас нет ни олова, ни колесования. Правда, иногда, в исключительных случаях, например, после попыток терактов, транслируем расстрелы…
— А текос?
Спорящие удалились, и Бренар не расслышал, что Яр говорил дальше. Да и, признаться, это его особенно не интересовало. Он отметил прекращение жизнедеятельности приговоренного, расписался и неторопливо направился к выходу.
— Станислав! — окликнул его палач. — Тебя Морис спрашивал. Просил зайти.
— А что ему надо? — рассеянно спросил Бренар, но тот уже отвернулся. — Ладно, сам узнаю.
Обедали медики как тюрьмы, так и поликлиники и стационара города в одной столовой. Как-то так совпало, что все эти учреждения соседствовали в одном громадном здании, огражденном тройным рядом колючей проволоки. Штурм медицинского комплекса был делом безнадёжным, но забавно, что сумасшедшие всегда находились.
В доме кузнеца Марка, как всегда, было шумно и копотно. Стук костей, стук кружек, пробный звон новехонького металла наполнял комнату.