Кузнецовая дочка
Шрифт:
— Вы с Ваторы? — с непонятным выражением спросил служитель. — Пройдемте…
Бренар шел по коридору и поглядывал на сопровождающих. Казалось, они неосознанно сторонятся ваторца. «Сволочи, трусы! Да ведь проблемы-то наши не от эпидемии вовсе», — думал Бренар.
Ему предложили кресло, но, нервничая, Станислав остался стоять. За стеклом разместилось несколько человек. Впереди сидел немолодой сухощавый мужчина с белыми волосами, и крутил в руках старинные очки. «Заразиться боятся», — Бернара
— Я хочу сделать официальное заявление о преступных действиях правительства Ваторы, — начал он.
На него как-то странно смотрели, а седовласый надел и снова снял очки.
— Что вы на меня так смотрите? — возмутился Бренар.
— Нет, нет, ничего! Продолжайте, пожалуйста…
— Нет уж! Пока вы не объясните, в чем дело, я помолчу… — Станислав разозлился не на шутку. — Что я вам, зверёк в зоопарке?!
Земляне переглянулись.
— Да, мы, конечно, должны вам сказать… — седовласый не поднимал глаз на собеседника. — Только постарайтесь отреагировать вменяемо, это очень важно для нас и для Ваторы. Мы ведь не можем послать проверку без заявления хотя бы одного из жителей. У нас, вы же знаете, очень цивилизованное общество. Мы не можем рисковать хрупким миром, поэтому общение с каждой из планет строится на основе максимальной демократии. Никакого военного вмешательства. Никакого административного вмешательства. Никакого посягательства на внутренний суверенитет. Любое вторжение может производится только при наличии неопровержимых фактов, его обосновывающих, но никакого шпионажа — я имею в виду, такие данные не являются аргументами. Разведки официально не существует. То, что мы знаем, без подтверждения самих ваторцев — не повод рисковать миром в галактике… Издержки демократической процедуры.
— Я это знаю, — ровно ответил Бренар.
Землянин вертел в руках очки, не глядя на Станислава.
— Проблема в том, что все жители, вступающие в эти стены для официального заявления — а только такое принимается для протокола… Бренар, у вас в горле бомба.
Бренар провел рукой по лицу, усмехнулся. «Счастливой дороги, Станислав, — сказал ему Яр на прощание. — Приятно отдохнуть». Прощальная улыбка Яра была такой любезной.
— Обычно она взрывается в вестибюле. Открытый вызов Земле, демонстративная насмешка. Но выглядит все очень естественно — просто горло разрывают кристаллические отростки внезапно проснувшегося текоса. Обвинять правительство Ваторы мы не можем — вы ведь могли где-нибудь подцепить его сами, на одном из полюсов. Или вы, может, оригинал-самоубийца. У вас же это модно… В общем, Бренар, я не знаю, почему текосовая бомба не сработала, но она может рвануть в любой момент. Мы можем попытаться вытащить ее, но медики девяносто процентов ставят на детонацию. Повторяю: она может сработать в любой момент. Вы должны четко это осознать, принимая решение… Вы продолжите или сделаете заявление после операции?
«А если операция окажется неудачной? — подумал Бренар. — Ну и падаль ты, Яр… А может, и не Яр это вовсе».
— Итак, ваше решение? — голос землянина с белыми волосами был ровен и — едва уловимо напряжен.
Секунда — очень растяжимое понятие. Бренару казалось, он думал о жизни бесконечно долго. О годах прошлого и мгновениях будущего. О себе, о Морисе, о Мари, о контрабандисте с мальчишечьей бородкой… На самом деле прошло чуть больше секунды, и, набрав в грудь воздуху, Станислав начал рассказ:
— Правительство Ваторы пятнадцать лет живет за счет гуманитарной помощи, посылаемой на борьбу с эпидемией, — он говорил ровно, но быстро. — Все медикаменты продаются на черном рынке, в основном поставляются на такие же малоразвитые планеты. Это основная статья дохода…
Он говорил, а перед глазами стояла жизнь, которую он так и не успел прожить. Только мелькнул бесформенным силуэтом, чтоб сгинуть, как кусок рафинада, в темном водовороте…
— Это все? — срывающимся голосом спросил, наконец, человек за стеклом.
— Да, — сказал Бренар, стоя за стеклянной перегородкой и ловя свои последние мгновения, как когда-то ловили их его… пациенты. — Больше мне добавить нечего. Разве что…
И он скорее подумал, чем прошептал:
— Спасибо тебе, Мария…
Мари лежала на траве, и чувствовала, как по телу разливается слабость. Злобный дракончик, с которым она боролась несколько часов, наконец-то сдох. Вспух ярким огненным шаром, разлетаясь во все стороны чешуей. Вот только голос все равно молчал…
Неладное Мари почувствовала ночью, сквозь сон. Дракончик разевал пасть, и Мари поняла, что если он сомкнет зубы — случится непоправимое. Мари схватила железный прут, что калил отец, и всунула подлючке меж зубов. Дракон обозлился, взревел, прут гнулся, но держал. И Мари не давала зверюге сомкнуть зубы, хотя силы ее уходили по капле…
И когда совсем уже стало невмоготу, пришли маги, и захватили дракончика в сети, и отнесли в темную дальнюю комнату, и он лопнул от злости и от того, что Мари отпустила наконец прут…
Но вот прошло уже много часов, а голос молчал. Может, он просто спит?
В бесконечной голубизне плыли сказки, написанные облаками. Мари смотрела в небо и просила: пусть у каждой сказки будет счастливый конец.
И человек, которого она придумала, будет. Жить.
Осталось только правильно расставить ударения.
Можно, сразу два?
Очень надо.