Кузнецовая дочка
Шрифт:
А может, и не в героях книги. Станислав до корней волос был материалистом. Но… Нет, он властен над сюжетом, решил Бренар. Он приложит все усилия, чтобы его герои поступали так, как он желает! И на это была очень веская причина.
Та, сбежавшая из реальных подземелий Портмода, тоже была Мария. Но она погибла сразу после побега.
И, если все это была настоящая история… Зарычав в бессильной ярости, Бренар, сжав кулаки, рухнул на кровать. Обессиленный, издерганный, все нервы сжегший на этой сумасшедшей гонке по подземельям, он заснул сразу, коснувшись подушки.
Мари, сидя у бабушкиного очага, лихо уписывала лепешки с медом, с маслом, с сыром… с чем накладывали, с тем и уписывала. Бабушка — та, которая не к ночи будь помянута, ворчала:
— Чем тебе оруженосец плох?
— Да не люблю я его!
— А рыцаря этого, подлеца-предателя, любишь, значит?
— А он не специально! У него другого выхода не было!
— Ой, дура, дура… неужели ж и я… — бабушка задумалась о чем-то, и в хижине понесло паленым.
— Ох, матушки! Горят!..
— Кто горит? Где? — встрепенулась Мари, и тут же обмякла, расслабившись: лепешки горят. Всего лишь лепешки.
Но есть больше не хотелось. Зато Мари вспомнила вопрос, который давно хотела задать бабуле:
— Бабушка, а может так быть, что один человек другого на расстоянии чувствует, и все мысли его знает, и разговаривать с ним может?
— Может, — вздохнула бабушка и опять о чем-то задумалась. — Вот, помнится, все мы с дедом твоим, упокой Господь его душеньку, как отлучится он из дома, в город ли, на охоту… подстрелили-таки браконьера! так я все чую, что с ним случается… и как сгинул он, сразу почуяла: словно мне в сердце, вот тут, кольнуло. Это когда люди сильно-сильно душой друг на друга похожи, как две половинки яблока, бывает. И найти такую половинку — большое счастье, небывалое…
— А если человек этот на небе живет?
— Ангел штоль? — удивилась бабушка.
— Ну вот и не ангел вроде, а иногда как даже и бес, но человек. И так далеко живет, что никогда, говорит, не встретиться нам…
— Лучше думай о своем рыцаре, — неожиданно оборвала бабушка, и отвернулась к лепешкам.
Стук в дверь раздался неожиданно, и у Мари упало сердце. В такой глуши… На пороге появились воины и незнакомый инквизитор. Незнакомый?..
Мари бросилась с Сезару, обхватила ладонями обезображенное лицо. Пол-лица как не бывало — жгли, собаки, железом, и глаз выплыл, и обнажилась кость. Инквизитор застонал. Бабка, всплеснув руками, бросилась к травам.
— Да залечили уже, месяца три как, — отмахнулся было Сезар, но уйти от тисков старой знахарки было не так-то легко. — Мари, как я рад…
— А Арнольда отпустили, тоже?
Сезар скрежетнул зубами.
— Не поминай при мне эту мразь, — бросил коротко. — Пусть получает королевскую награду за спасение города.
— Принцессу? — спросила Мари, но Сезар ничего не ответил.
А потом они пили кислое молоко и ели лепешки. Кто-то из воинов шепнул Сезару:
— Это не та ли самая ведьма, которую сожгли заочно лет тридцать назад, да все ищут, чтобы сжечь взаправду?..
— Где? Не вижу никакой ведьмы, — отрезал Сезар.
— Да я что, я ничего, — смутился воин, пряча глаза.
Ощутимый тычок заставил мечника прикусить язык. Сзади стоял Генрих, оруженосец:
— Господин граф велел по чащобам зря не рыскать, а оставить здесь отца Сезара на выздоровление, а дорогу забыть крепко-накрепко. А потому и наобратно глаза я вам завяжу. Ну, поднимайтесь, пошли!
Нехотя отрываясь от еды, воины начали подниматься из-за стола.
— Господин граф лично поедет к королю, — добавил Генрих, глядя на Мари. — Но тебе не следует появляться там, где тебя знают… некоторое время.
— Почему? — спросила Мари.
— Если спасительница столицы умрет — появится новая святая, — вместо Генриха разъяснил Сезар. — А если останется в живых — будет ведьма.
…Вечером Мари тихонько подошла к инквизитору.
— Могу я спросить… о душе?
Сезар кивнул. Страшную полумаску скрывала темнота, и в профиль он по-прежнему был прекрасен.
— Если голос внутри меня говорит: не делай этого, не рискуй, живи, не иди к чумным, ты молода, тебе надо жить — это называется дьявольский искус?
— Это называется житейская мудрость, — ровно ответил Сезар, и в голосе звучала бесконечная усталость, и немного грусть.
— А если я думаю, отчего звезды на небе, и как достать до солнца, и как будут люди жить через тысячу лет — это…
— А это пора замуж, — отвернулся Сезар, и больше сегодня не говорил.
VII
Станислав стоял у посадочного модуля, и дрожал, хотя в зале было тепло. Полированная поверхность отразила силуэт, и Бренар подумал, что вот он весь: мутная тень, и больше ничего.
В груди росла тревога, хотя отпуск был рассчитан по правилам, и никто его ни о чем не спрашивал; по-бюрократически безразлично оформили документы и выписали билет. Но сердце колотилось как сумасшедшее, и Станислав знал, почему. Очень не нравилась ему прощальная улыбка Яра. «Счастливой дороги, Бренар». Вроде бы и нет в этих словах ничего плохого. Вроде бы все, как должно быть. Счастливой дороги.
Мориса взяли в тот же день, забрали из бара, где он приставал к посетителям. Был ли к этому причастен Яр — Бренар не знал. Что теперь станет с женой и детьми Мориса, Бренар не хотел думать. Его-то сестре, по крайней мере, ничего не грозит: у нее хорошая должность.
Объявили посадку, но до самого взлета Станиславу казалось, что придут — и снимут. Слишком многое он знал, и слишком многое хотел сказать. Не сняли.
Самый дорогой билет до Земли съел почти все его сбережения. Зато лететь пришлось всего двое суток — но и их Бренар провел, как на иголках. В груди росло ощущение беспричинной тревоги.
Но ничего не происходило. Он вышел в космопорту Найроби, на подземке добрался до Женевы, взял такси до Судебной Комиссии, заполнил в вестибюле бланк и сел ожидать на белый кожаный диванчик. Сердце стучало, хотя, если подумать — все уже кончилось. Но в спину словно глядел сквозь прицел снайпер.