Квадрат для покойников
Шрифт:
– Ты, надеюсь, спросил, где выход.
Владимир Иванович молчал, не глядя на карлика.
– Ты про выход спросил? – навязчиво повторил он свой вопрос.
Владимир Иванович молчал.
– Так какого же хрена?! Ведь с этого начинать нужно было. Теперь ищи его по всей канализации.
– Вот что, – заговорил Эсстерлис. – Возвращаться нужно, может, лестницу найдем.
Долго спорили о правильном направлении. Они настолько долго блуждали по трубе в поисках выхода, что любое избранное ими направление могло оказаться верным. Переспорил всех Захарий, решили идти по его пути.
Первое время
Бесчисленные повороты, движение по однообразному бесконечному тоннелю отупляли. Кроме лютого холода, подвернутых ступней Николая уже ничто не тревожило. Все было безразлично. Он переставлял ноги, глядя в чей-то маячивший перед глазами затылок.
Добравшись неизвестно до какого по счету перекрестка, решили передохнуть. Все уселись на кирпичи в кружок. Захарий вождя не бросил на землю, а заботливо уложил на колени.
– Забрались мы в дерьмо, – сказал он, похлопав Ильича, достал их халата молоток, положил его на сверток, затем вынул папироску, закурил.
Положение было почти безнадежным. Все это понимали, оттого сидели молча. Фонарь не гасили – с ним было не так страшно – в его свете Эсстерлис отгонял палкой нахальных прожорливых или просто любопытных крыс.
– Вообще-то, смерть от жажды довольно мучительна, – тихо, ни на кого не глядя, как будто размышляя, заговорил научный сотрудник смерти. – Но с другой стороны есть и поужаснее. К примеру, на колу или на кресте… К смерти нужно привыкнуть. А я вот сколько с ней дел имел, а все привыкнуть не могу. Умирать в канализации от жажды… потом уже ослабшего, но живого будут грызть крысы… И предсмертные муки у всех по-разному проходят. Старик Мечников лежал больной в кровати, вдыхал себе кислород и вдруг начал икать. Ну, подумаешь, икать человек начал, бывает же… Но нет, Мечников-то знал. "Это конец, – сказал он совершенно спокойно. – Это предсмертная икота. Так умирают". И больше ничего не говорил, никогда. Зато Антон Павлович умер красиво – он умер с бокалом шампанского в руке. Выпил бокал шампанского и умер. Очевидцы говорили – как только он выпил, так появился на щеках румянец, глаза заблестели. Думали – вот оно чудо – болезнь отступила. Но нет, умер через минуту. Чудесно. Правда?
– Что умер? – поинтересовался сильно угрюмый Захарий.
– Нет, что с бокалом шампанского. Красиво. Эпикур, например, справедливо считал, что пока мы живем, ее (то есть смерти) нет, а когда она есть – нас уже нет.
– Плевал я на твоего Эпикура, понял! – с вызовом зло проговорил Захарий. – Плевал!
Все почувствовали, что нарастает конфликт, что внутри у такого всегда жизнерадостного, неунывающего Захария зреет буря, и, глядя на молоток, лежавший перед ним, никто не знал, какие формы она приобретет. Но сотрудника смерти было не остановить.
– Цицерон считал, что жизнь философа – есть постоянное размышление о смерти. Кыш! Мерзость какая, – он отпихнул ногой крысу и продолжал свою монотонную речь. – Я о смерти думал много и танатологией занимался профессионально. А вот сейчас боюсь. Не того, что за смертью, боюсь – за смертью что, известно – рубежа этого боюсь почему-то. И потом в поганой канализации… еще живого крысы…
– В канализации… – пробормотал Захарий, неотрывно глядя на световое пятно перед ногами. – И еще живого крысы… – голос его приобретал совсем не свойственные ему интонации, и всем стало не по себе. Папироску он изо рта не выпускал, хотя табак весь прогорел и воняло жженой бумагой. – Не хочу среди крыс, – рука его сжимала рукоятку молотка. – Не хочу! И не буду! – голос крепчал и уже переходил в крик. – Никогда не будут меня крысы жрать!!
Он неожиданно вскочил на ноги. Тело Ильича от резкого толчка подлетело вверх и, сделав переворот, одним своим концом повалилось на Николая. Он не удержал равновесия на стопке кирпичей и шлепнулся, больно ударившись копчиком. Но тело вождя задело не только его. Светивший всем Эсстерлис не успел отдернуть руку, и Ильич ударил по фонарю. Казимир Платоныч вскрикнул, фонарь упал на землю, тихо хрустнуло придавленное телом стеклышко, стало темно.
– Никогда меня крысы жрать не будут! – закричал в темноте Захарий.
Раздались шаги бегущего человека. Шаги быстро удалялись, неуверенные, сбивчивые…
Николай, цепляясь за влажную стену, поднялся на ноги. Он помнил, что где-то здесь лежит тело Владимира Ильича, поэтому стоял на месте, потирая ушибленное место. Вокруг него было темно и тихо. За время блуждания по трубам он уже успел свыкнуться с тишиной и ее фоном – писком и шуршанием крыс. Сейчас он слышал эту тишину, но не слышал и не ощущал человеческого присутствия, как будто он остался один. Шли напряженные секунды или минуты. Может быть, часы?.. Николай отчаянно вглядывался во мрак. От ужаса, что он остался один, бросило тело в жар, на лбу выступила испарина. Он до боли вглядывался во тьму, боясь отчего-то звать. Осмелевшие крысы подбирались ближе.
– Захарий, – неожиданно раздался рядом тихий напряженный голос Эсстерлиса. – Захарий, ты здесь?
И тут же спокойный бесстрастный голос научного сотрудника смерти:
– Нет его больше. Он убежал, навсегда. А нам уже ничто не поможет. В нашем положении лучше лечь на землю и закрыть глаза. "В этой книге Бога нет", – сказал перед смертью Зигмунд Фрейд. Без фонаря нам не выбраться.
Тихонько всхлипнул Владимир Иванович. Крысиный писк приближался, становясь активнее. В темноте люди были беспомощны против них, и крысы об этом знали. Послышалось движение, и к ногам Николая привалилось что-то мягкое и тяжелое, щелкнуло что-то металлическое раз, другой…
– Лампочка разбилась, – сказал Эсстерлис. – Всего три спички осталось.
Чиркнула спичка. Слабый свет ее ненадолго озарил стоящего Эсстерлиса, Алексей сидел на стопке кирпичей, уставившись в стену; Владимир Иванович, закрыв ладонями лицо, всхлипывал. Света спички хватило для того, чтобы понять, что в темноте крысы наверняка нападут и на живых людей. На них со всех четырех сторон наступали полчища грызунов – они чуяли неспособность людей защищаться в темноте, и целыми семьями, оскалив желтые зубы, медленно приступали к ним на веселый пир.