Квазимодо на шпильках

Донцова Дарья

– Я люблю тебя больше жизни, но Ангелина Федоровна против нашего брака, счастья нам не будет.

Он выпил чаю, поцеловал Яну и прошептал:

– Увы, придется расстаться, не поминай меня лихом.

Она залилась слезами и стала умолять его остаться.

– Не могу, – отбивался Женя, – твои родители настроены против меня.

На том и расстались. Когда за бывшим женихом захлопнулась дверь, Яночка разрыдалась. Потом, успокоившись, опять задала себе вопрос: «А зачем приходил Женя? Какая нужда была в этом разговоре? И так

понятно: отношения разорваны, что за необходимость подчеркивать это еще раз?»

Ответ она получила в субботу, когда вместе с отцом стала собираться в театр. Девушка решила надеть дорогое сапфировое ожерелье, подарок отца на день рождения, но бархатная коробочка оказалась пуста. Все сразу стало ясно. В спальню Яна пускала только Женю, он знал об ожерелье и о том, где оно хранится. В их последнюю встречу Евгений находился некоторое время один в комнате, Яна пошла на кухню за чаем. Вот зачем приходил бывший кавалер!

Кляня себя за глупость и наивность, она соврала родителям, что колье потерялось.

Мама поахала, поохала, да и забыла о случившемся. Яночка же пыталась не вспоминать о Евгении Баратянском. Но, к сожалению, это удавалось ей с трудом.

Сначала к ней подошла консьержка и робко сказала:

– Яна, пусть Женя должок отдаст.

– Какой? – удивилась та.

– А он разок перехватил у меня двести рублей, – пояснила старушка, – таксист ему сдачи дать не мог, вот я и выручила. Для него две сотни небось копейки, вот он и забыл, а у меня зарплата крошечная.

Яна вытащила кошелек и вернула деньги. Но этим дело не закончилось. Потом точь-в-точь такую же историю озвучила домработница, у нее Женя перехватил триста рублей, а спустя пару недель пришла дворничиха и потребовала полтыщи.

Бедная Яна больше всего боялась, что сведения о привычке Жени брать у всех взаймы дойдут до родителей. Но ни Ангелина Федоровна, ни Петр Степанович ничего не узнали. Ну а потом приехала Лада и устроила скандал, требуя с нее плату за три месяца. Но тут Яна обозлилась и резко ответила:

– При чем тут я?

– Как это? – возмутилась подруга. – А кто его рекомендовал?

– Я ему никто, – отрезала Яна.

– Вот ты какая! – закричала Лада, и дружба в одночасье лопнула.

На улице уже стемнело. Когда я вышла от Яны, часы показывали ровно семь вечера. Ежась от холодного ветра, я пошла к метро. Да уж, чем больше узнаю о милейшем Жене, тем сильней он мне не нравится!

Приехав домой, я открыла дверь, вошла в прихожую и услышала гневный голос Юли:

– Нет, какое безобразие, она просто с ума сошла!

– А уж грязи-то, – ответил Сережка, – грязи!

– Какой от нее толк? – зудела Юля.

– Да выгнать давно пора вон, на улицу, откуда пришла, пусть туда и возвращается! – откликнулся Серега.

– Вы, ребята, не горячитесь, – перебил их Володя Костин, – нельзя с бухты-барахты решать судьбу человека.

– Пусть катится прочь, – взвизгнула Юля, – видеть ее не

могу!

Я быстро влезла в сапоги и выскочила на лестницу. Это они говорили про меня! Юлю, пришедшую с работы, разозлила грязная посуда и неубранная кухня. Но кто же сказал, что я всегда должна мыть за всеми тарелки? Внезапно мне стало грустно. И куда теперь идти? У меня была своя квартира, но она давно продана, собрание картин, доставшееся от родителей, хранится в банке… Если Юля и Сережа считают меня нахлебницей…

К глазам подступили слезы, я-то полюбила их всех, но очень не хочу превращаться в «Тыбы»: «Ты бы сходила…», «Ты бы принесла…», «Ты бы сделала…»

Постояв пару мгновений на лестнице у окна, я приняла решение и побежала к Нине Ивановне. Еще вчера утром мне не пришло бы в голову даже смотреть на того, кого сватает председательница. Но сейчас-то обстоятельства изменились.

На сердце лежал камень, а рука еле поднялась к звонку. Мне показалось, что она весит килограммов пятьдесят, не меньше. И еще было очень, просто очень обидно! Вот они как со мной!

ГЛАВА 28

Нина Ивановна распахнула дверь и заулыбалась.

– Евлампия Андреевна, проходите, проходите, страшно рада, вот сюда, в большую комнату!

Я вошла в помещение, сильно смахивающее на юрту зажиточного кочевника.

Повсюду тут были ковры: один на полу, два на стенах. Буфет забит хрустальными фужерами и рюмками. В центре громоздились стол и четыре стула. В углу сверкал телевизор, чуть поодаль стояли два кресла, прикрытые кружевными накидками. Окно закрывали парчовые шторы, зеленые с золотом. Рисунок на них напоминал перезревшие огурцы: большие, толстые, желтые. Дышать здесь было нечем.

– Вы садитесь, дорогая моя, – суетилась Нина Ивановна, – сейчас Петр Леонидович выйдет. Ах, он такой стеснительный, прямо до смешного! Пойду его потороплю, небось галстук выбирает.

С этими словами она убежала. Я осталась одна и уставилась на буфет. Вон тот пузатый чайник Нина Ивановна привезла из Средней Азии, а стоящий рядом с ним сервиз «Мадонна» прибыл из Германии, где служил супруг председательницы.

…Однако жених заставляет себя ждать.

Тут раздался звонок, потом голоса:

– Пришла чуть раньше, не страшно? – спросил кто-то. – Мы договаривались на полдесятого, но закончила работу…

– Ничего, ничего, – запела Нина Ивановна, – сейчас вам тапочки принесу.

Через секунду хозяйка влетела в гостиную и зашептала:

– Вот принес черт! Это моя дальняя родственница, седьмая вода

на киселе! Набилась в гости, поболтать ей охота. Ну что за люди! Предупредила же, не раньше чем в девять тридцать. Нет! Приперлась без пятнадцати восемь! Совсем без понятия! Вот что, Евлампия Андреевна, вы ей не дай бог про сватовство не сболтните. Такая противная баба! Прямо беда! Я скажу, что вы моя… э… подруга! Идет?