Квазимодо на шпильках
Шрифт:
– Кто?
– Петр Леонидович.
– Замечательный человек, – осторожно ответила я, – но не для меня, знаете, я люблю блондинов.
– А мне без разницы, брюнет, шатен, был бы богатый, – протянула Кира Григорьевна.
Мы помолчали, потом вдруг моя собеседница резко вскинула голову:
– Погодите, что значит «не для меня»? Вы здесь при чем?
– Нина Ивановна хочет сосватать нас с Петром Леонидовичем, – сказала я сущую правду и тут же вспомнила, что председательница просила меня этого не говорить.
– Как, – посерела Кира, – и вас тоже? Вы не ее подруга?
– А вы не родственница, а тоже невеста? – дошло до меня.
Она кивнула.
– Странно, однако, что Нина Ивановна решила позвать нас вместе, – пробормотала я.
Кира Григорьевна деликатно кашлянула.
– Ну, это я напутала. Она велела приходить не раньше полдесятого, но я работаю здесь рядом, в химчистке. Смена закончилась в полвосьмого, вот и подумала: чего по улицам попусту два часа шататься, темно и холодно! А оно вон как получилось!
Я постаралась сдержать смех. Однако Нина Ивановна полна решимости избавиться от «брата», небось надоел ей до зубовного скрежета.
– Интересно, – протянула моя «соперница», – нас только двое? Или еще кто имеется в запасе?
– Не знаю, – пожала я плечами, – вполне вероятно, что тут очередь, а может, лишь две претендентки.
Внезапно Кира Григорьевна схватила меня за руку:
– Милая Евлампия Андреевна, у меня ужасное положение. Вы где живете?
– Тут, в этом подъезде.
– А я на вокзале.
– В каком смысле?
– В прямом. Дочь вышла замуж, зять меня из дома выгнал, квартирка маленькая, полуторка. Вот и заявил: «Ступайте отсюда, здесь троим места нет!»
– Вы ушли? – возмутилась я. – И дочь не остановила?
– Она ему в рот смотрит, – грустно ответила бездомная, – каждое слово ловит. Уступите Петра Леонидовича мне, а? Для меня это сказочный вариант: дача, квартира…
– Забирайте старика себе, – охотно согласилась я, – он выглядит совсем древним!
– Вот и здорово! – кивнула Кира Григорьевна. – Я ему скрашу последние денечки, а потом останусь богатой вдовой. Приползут еще ко мне зять с дочкой на коленях – всем охота летом на даче под яблонькой чаек пить!
– Пожалуйста, он ваш.
– Может, сразу уйдете? – засуетилась Кира Григорьевна.
Я кивнула:
– Конечно, удачи вам и счастливой семейной жизни.
– Убегайте скорей, – поторопила меня она, – пока они таблетки в ванной ищут. Даст бог, и вы свою судьбу скоро найдете, а я за вас молиться стану.
Я вышла на лестницу и рассмеялась. Представляю, что сказали бы мои домашние, увидев дедушку в качестве родственника. Внезапно веселое настроение испарилось без следа. Мне-то что делать? Куда податься? В квартиру, где живут Катюша, Сергей и Юля, возвращаться не хочу. Может, как Кире Григорьевне, двинуть на вокзал?
ГЛАВА 29
Чувствуя
Под ноги, отчаянно лая, кинулись две собачки, одетые в полосатые желто-коричневые кофточки. Мулечка и Адюша, радостно повизгивая, пытались обнять меня лапами. Я села на корточки и заплакала. Собаки заскулили и принялись слизывать слезы с моих щек. Их нежные, теплые языки напоминали бархат, и я поняла, что моя решимость уйти начинает испаряться.
– Эй, Лампудель, – вынырнул из темноты Костин, – ты где была? Там все волнуются! Дуй домой.
Я принялась вытирать сопли.
– Чего ревешь? – насторожился Володя.
– Отстань!
– Быстро рассказывай.
– Отвяжись, – прошипела я, – голова болит. Слушай, можно у тебя сегодня переночевать?
Вовка внимательно посмотрел на меня и велел:
– А ну ступай ко мне наверх, сейчас только собак отведу.
Я приехала в его квартиру, скинула сапоги, повесила куртку и рухнула на диван. Очень не люблю врать про то, что заболела, потому как мигом начинаю себя плохо чувствовать. Вот и сейчас к виску стала подкатываться мигрень. Я вдавила лоб в пахнущую табаком подушку и натянула на себя плед. Никто в целом свете меня не любит, ни одна душа, разве что Муля с Адой, но и те мигом вычеркнут меня из памяти. Слезы потоком хлынули из глаз.
Из прихожей послышались голоса, потом топот ног, и в комнату ворвалась толпа.
– Лампуша! Что случилось?!
– Она плачет!
– Ламповицкий, прекрати.
– Лампудель, на, это тебе…
Передо мной возникла коробка страшно дорогого шоколада «Линдт».
– Ну съешь конфетку, – заныл Сережка.
– Быстро колись, голуба, – велел Вовка, – чего наваляла?
Я скинула набор на пол.
– Вы меня не любите, совсем…
Слова полились потоком, временами я задыхалась от жалости к себе, начинала рыдать, потом, слегка успокоившись, продолжала выплескивать накопившееся горе. Наконец ведро с обидами опустело.
– Да уж, – протянул Сережка, – мы вообще-то не о тебе говорили.
– А о ком?
– У нас на работе одна дрянь появилась, – пояснила Юлечка, – на всех грязь льет, такая сволочь! Вот, хотели ее выгнать.
– Ты, как всегда, неправильно поняла чужие слова, – покачал головой Вовка, – поэтому ваше агентство «Шерлок» и умирает, слышите одно, а понимаете совсем другое. Эх, бабы!
– Мы тебя любим! – заорали Лиза и Кирюшка.
Я снова зарыдала, на этот раз от радости. Размахивая руками и причитая, домочадцы отволокли меня в спальню и запихнули в кровать. Сережа притащил горячий чай с лимоном и, поставив чашку около коробки шоколадных конфет, заявил: