Квест империя. Трилогия
Шрифт:
– Война, – сказал он. – Это во-первых. У нас, Игорь, сильный враг, и он имеет самые решительные намерения. И, во-вторых, переворот внутри империи. Детали пока вам ни к чему, но главное в том, что империя может лишиться самой своей сути. Стать чем-то другим, возможно, даже лучшим, чем то, что было до сих пор, а может быть, и худшим. А может быть, она и вовсе не уцелеет. Трудно сказать, трудно предполагать, но тем не менее одно очевидно. Что бы это ни было, оно неприемлемо для нас и многих других. Это, как вы понимаете, преамбула. Теперь о словах Кати.
Тут уже имелся явный подтекст. Йёю было не просто называть Катю этим именем. Кержак это почувствовал и не удивился. Что-то такое он и сам для себя уже вывел.
– Империя, Игорь, –
Договорить Йёю не успел. Его прервал Скиршакс.
– Извините, господа, – неожиданно сказал Скиршакс. – Но этот разговор нам придется продолжить в другое время и в другом месте. Получен приказ на срочную эвакуацию.
Он был явно озабочен, но отнюдь не растерян.
– Что случилось? – спросил Счёо, опередив Йёю, который, по-видимому, тоже собирался об этом спросить.
– Сорок минут назад на границе системы появился неопознанный корабль. Приборы крейсера зафиксировали след выхода из прыжка, но он пока далеко, и сказать о нем что-нибудь определенное невозможно.
«Ну началось, – решил Кержак. – Жили сами по себе и горя не знали. А теперь что? Проходной двор какой-то получается».
А в доме уже поднималась узнаваемая деловитая суета. Эвакуация!
Глава 3СТРАНА УТОПИЯ
– Ну, – сказал Виктор, проходя сквозь «дверь». – Раз не пидорас, два не считается, а на третий раз…
Макс, прошедший следом, только хмыкнул и решительно направился к лестнице, ведущей из подвала, в котором они оказались. В подвале было темно, это становилось уже традицией – попадать при переходе из света во тьму, но рассмотреть, что это помещение является подвалом, Виктор мог. Точно так же он достаточно отчетливо видел и крупные предметы – в данном случае бочки с пивом, загромождавшие подвал, – чтобы на них не налететь. О том, что именно зреет в бочках, ему поведал недвусмысленный пивной дух, стоявший под низким сводчатым потолком, такой густой, что сразу захотелось на воздух и кружку пива в придачу.
– На засов закрыта, – сообщил сверху Макс, обследовавший дверь. – Снаружи. И дверь железная.
– А на дворе ночь. – Виктор обнаружил маленькое глубокое оконце под потолком. За окном было чуть светлее, чем в подвале, но все равно темно.
– Наследим, – без особого сожаления в голосе подвел итог Макс. – Но не сидеть же нам здесь до утра?
Он достал из кармана свой УРИ, и тут же тьма шарахнулась от Макса, взорванная лучом ослепительного бело-голубого лезвия, в центре которого, если приглядеться, отчетливо проступал густой фиолет. Виктор отвернулся и задействовал свой коммуникатор в режиме приема. Впрочем, пока вычислитель перебирал доступные радиочастоты, он достал из наплечной кобуры подаренный Гиди длинноствольный револьвер.
«Береженого Бог бережет, не так ли?» – подумал он, прислушиваясь к шумам исследуемого коммуникатором эфира.
К тому времени, когда Макс справился с дверью, Виктор услышал достаточно, чтобы понять – они находятся, как и было обещано, в Амстердаме. Немногочисленные радиостанции ночного эфира вовсю трепались по-фламандски. Голландского Виктор не знал, но опознать среди других языков германской группы мог. Впрочем, когда он стал подниматься по лестнице наверх, к гостеприимно распахнутой Максом двери, коммуникатор зацепил несколько более слабую, чем голландские, но устойчиво принимаемую станцию, вещавшую на немецком языке. Виктор уже прошел внутрь закрытого на ночь паба, когда завершилось исполнение какого-то местного шлягера, в котором фигурировал любимый исполнительницей Ганс и не любимый ею Дитрих, и начались беседы в прямом эфире. В неведомом далеке прорезался писклявый голосок юной и, как почему-то подумалось Виктору, наверняка прыщавой Бригитты
«Кучеряво! – восхитился Виктор, осторожно выглядывая из подворотни на улицу. – Хорошо, хоть пролетарским поэтом не обозвали. А так что ж, можно и Клюева».
Улица была пуста. Они вышли из подворотни и неторопливо пошли туда, где за домами угадывалось мерцающее, далекое еще марево огней и где соответственно предполагался городской центр. Итак, они в Амстердаме, и хотя это был совсем не тот Амстердам, который давно и совсем не плохо знал Виктор, само имя города направило его мысли по вполне определенному руслу. По сути, это были мысли не о том месте, где они находились с Максом сейчас, и даже вовсе не актуальные мысли, если честно, а воспоминания о мыслях, имевших место быть давным-давно и совершенно по другому поводу. Дело в том, что парадоксальным образом в сознании Виктора всегда уживались, не мешая один другому, но и не смешиваясь, не пересекаясь, два совершенно не совпадающих образа этого города.
Один – исключительно абстрактный, почерпнутый в основном из литературы, рассказов других людей и прочих тому подобных источников. Образ шумного сумасшедшего Амстердама-Вавилона, где в кофе-шопах явственно ощутим сладковатый запах граса, где узкие ночные улицы полны искателей приключений на свою голову, текущих плотной толпой мимо витрин с неаппетитными «девочками»; города, где крутятся большие деньги, где работает казино, где голландское пиво и шотландский виски пьются легко и в больших количествах вместе со всеми другими возможными в данных обстоятельствах напитками. Но параллельно этому веселому и беспечному Амстердаму в сознании Виктора существовал и другой Амстердам, город кровавых схваток с агентами семи разных разведок; схваток, в которых поучаствовал Виктор лично в долгое и бурное предвоенное десятилетие. И темный, суровый, выстуженный дождями и ветрами Амстердам 42-го, в который занесла его нелегкая во время страшного «транзита в Непал», за который он получил в 44-м орден Ленина, а в 46-м чуть не получил 20 лет лагерей или шесть граммов свинца в затылок. Такой Амстердам Виктор помнил тоже…
Утро они встретили в харчевне для шоферов и портовых рабочих, которая то ли вовсе не закрывалась на ночь, работая в круглосуточном режиме, то ли открывалась настолько рано, что в шесть часов утра низкое, но обширное полуподвальное помещение было уже затянуто плотными клубами табачного дыма. Здесь царила полумгла и играла громкая музыка: кто-то что-то пел, вернее быстро и неразборчиво произносил ритмичным речитативом по-голландски. Народу было немного, и они легко нашли себе столик, стоящий как бы в стороне и в тени, хотя и под окном, косо уходящим вверх сквозь толстую кирпичную стену. Они сели, и Виктор сразу же закурил, предпочитая дышать своим дымом, а не чужим.
Деньги и одежду они добыли два часа назад старым испытанным способом, вскрыв двери пары магазинчиков в темных переулках старого города. Так что обмундированием они не выделялись; копейки на первый случай имелись, а в смысле документов решено было ими озаботиться, но несколько позже, а пока, если что, косить под русских товарищей. Русские товарищи должны были по идее быть и в этом мире такими же разгильдяями, как и в их собственном, если, конечно, здесь не произошло каких-то по-настоящему драматических изменений в национальной психологии.