Квинтэссенция Кью
Шрифт:
Она не хотела меня.
Никакую из моих сторон.
Фредерик занимался делами компании, и мне не оставалось ничего другого, как прятаться в доме, будучи окруженным огромным множеством травмированных и сломленных женщин. Зверь внутри дрожал и сворачивался в клубок. Он ненавидел все. Он умалял меня оставить все. Бежать.
Франко обнаружил меня в тот момент, когда я собирался выйти на улицу.
— Сэр, доктор и его команда закончили ежедневный осмотр женщин. Вам нужно от них еще что-то, прежде чем они уедут? — Он подошел
Франко не оставлял меня одного с того самого времени, как Фредерик сказал ему наблюдать за моими мигренями. Он наказал моим работникам следить за мной. Я сокрушался на то, что Фредерик перешел границы, но Франко просто преследовал меня. Ублюдок.
Франко всегда смотрел на меня с гребаным уважением; теперь его взгляд граничил с дружбой и жалостью. Даже после всего, что мы сделали на заводе, он думал, что я слаб.
Я, бл*дь, ненавидел это. Ненавидел это все. Я ненавидел всех. Виной этому всему Тесс. Тесс вырвала мою чертову душу, оставила меня ни с чем.
— Скажи им, что они свободны. Они не нужны мне. — Если мне суждено умереть от мигрени, значит, так тому и быть. Может быть, тогда я найду покой.
— Вы уверены?
Я прорычал:
— Не стоит, Франко. Не забывай свое место.
Он опустил глаза, сделав шаг назад.
— Я не хотел злить вас. — Он ушел, не сказав больше не слова, а я пронесся через дом, который больше не был личным убежищем, а был больницей для более чем двадцати женщин, которых мы привезли с собой из Рио. Я захлопнул позади себя входную дверь.
Пять женщин должны были уехать сегодня. А двое покинули дом сразу, как только мы прилетели, несколько девушек были больны, и четыре страдали от последствий ломки, как и Тесс, но никто не был так ранен, как моя женщина. Не было никакого смысла в том, чтобы портить товар, который предназначался для продажи. Так же была найдена одна жертва: блондинка с пулевым ранением в голову.
Я бесцельно бродил снаружи огромного особняка. У меня не было больше цели или направления. Я просто нуждался в пробежке, или же в том, чтобы выложиться в спортзале на тренажере. Но все, о чем я мог думать, была Тесс.
У меня не хватало гребаной смелости, чтобы вернуться навестить ее. Я не мог больше смотреть в ее пустые, мертвые глаза. Больше бы не смог вынести слов о том, чтобы я уходил. Я мог бы сорваться на нее. Мог ударить ее, и тогда я бы был ничем не лучше тех ублюдков, которые похитили ее.
Вместо того, чтобы броситься в бой, призывая рвануть обратно, чтобы связать Тесс, зверь забился еще дальше в угол, склоняя свою жалкую голову. Он хотел сорваться с места. Убежать и больше никогда не возвращаться.
Отчаянное желание бежать заполнило мои конечности, и я понесся. Я не был одет для бега — в джинсах и черной футболке, — но больше не мог терпеть страх.
Я направился в сторону полей, убегая прочь от мыслей о Тесс.
Я остановился под многовековыми
Сжал ладони в кулаки и ударил по дереву, когда пробегал мимо. Кора впилась в мои костяшки, но мне было наплевать.
Мне было наплевать на все остальное. Я бежал вперед.
***
Два часа спустя, едва передвигаясь, я захлопнул дверь библиотеки позади себя. Опускаясь в кресло с высокой спинкой, я попытался восстановить дыхание, вытирая покрытое потом лицо краем футболки.
Мне нужно было в душ, но я не мог решиться на то, чтобы подняться наверх в свою комнату. Мысли о том, что увижу Тесс, чертовски ранили.
Обводя хмурым взглядом библиотеку, вспомнил, почему я избегал проходить сюда. Слишком много воспоминаний, которые были связаны с этим местом: Тесс, стоящая перед полицией, когда думала, что они пришли меня арестовывать; Тесс вернувшаяся обратно, чтобы предложить свою любовь.
И теперь эта долбаная любовь исчезала. Если уже не исчезла.
Я поднял тяжелый подсвечник с настенного столика, со всей силы бросая его в камин. Он согнулся и раскололся о кирпичную кладку, жестокость пробудила во мне желание, и я отчаянно жаждал свернуть кому-то шею за то, что у меня украли что-то столь ценное.
Я стиснул челюсти, пока мои зубы практически не раскрошились в пыль. Я отчаянно нуждался в борьбе. Отчаянно желал убить, чтобы очистить себя от этой... этой чуждой эмоции. От изощренной растерянности.
Все внутри меня больше не имело никакого чертового смысла. Когда Тесс просыпалась, кашляя и сражаясь со своими снами, я называл ее своей любимой. Я называл ее такими ласковыми словами, какими не называл никогда и никого в своей жизни, но она даже не обращала на это внимания.
Я добровольно открыл свое сердце перед ней и, наконец, признал, что не просто заботился о ней. Не просто был влюблен в нее. Я достиг самого дна и любил ее каждой клеточкой гребаной души.
И ничего.
Ее уязвимость и болезнь пробудили во мне совершенно другую сторону личности. Строну, которая отвечала за то, чтобы быть защитником и добытчиком. Моя потребность смачивать ей лоб и обнимать ее, пока она выздоравливала, заставила пробудиться скрытые стороны, подталкивая их к тому, чтобы развиваться.
Я чувствовал, что абстрагировался, отступил от сути жесткого любовника, который желал причинить боль чему-то более нежному. Становился мужчиной, который лег бы костьми, который бы содрал свою кожу, если бы это означало, что Тесс поправится. Но эта неотъемлемая нужда в заботе причинила вред животному, я больше не видел в Тесс бойца.