Квози
Шрифт:
— Все они — моя семья. И дети, и внуки. У одних уши длинные, у других — обычные, но все они мне родные. — Женщина вызывающе осмотрела присутствующих. — Может кто и мне захочет указать, где можно жить моим внукам, а где нет? — Ее добрые глаза теперь метали молнии. Смерив уничижительным взглядом старшего советника, она бросила в упор:
— Эй, господин судья, это все еще свободная страна, или как?
Последний всплеск невообразимого хаоса, поднятого репортерами, спешившими передать свои отчеты и видеоматериалы в редакции, вскоре сменился относительным затишьем. Еще с минуту председательствующий в тщетной попытке восстановить порядок ожесточенно барабанил по столу своим молоточком, но затем, отложив его в сторону, расслабился:
Ведь куда приятнее было наблюдать за детьми Квози, мирно игравшими со своими человеческими сверстниками.
Вот так в конце концов не исследователю Разговаривающему и не его другу Чаду Коллинзу, и даже не Совету Старейшин достались лавры успешного проведения первого столь широкого по своим масштабам контакта между людьми и Квози, а престарелому предателю и музыканту Поющему-высоким-Голосом. Все только что смолкнувшие споры казались сущей нелепостью на фоне детей, счастливо играющих вместе.
Чад поздравил Разговаривающего, к нему присоединился приехавший, узнав о столь потрясающих событиях, Арло. Минди чуть было не обняла Соединяющую, но, вовремя вспомнив, что такой жест может быть принят за выражение враждебности, а не радости, отступилась. В это время генеральный прокурор принимал поздравления прессы. Часть аудитории наделенная патологической неприязнью к инопланетянам, извергала проклятия и негодующе бурлила в поисках поддержки для и без того затянувшихся споров; но справедливости ради нужно отметить, что все их провокации были полностью проигнорированы. Почти все собравшиеся теперь были заняты поисками наиболее выгодных ракурсов для снимков детей обеих рас, беззаботно игравших прямо перед судейской кафедрой.
Вскоре большинство репортеров бесследно исчезло, и теперь их осталось только двое, да и те представляли мелкие местные газетенки и не помышлявшие конкурировать со своими коллегами из мощных газетных синдикатов. Все их претензии не шли дальше поисков каких-нибудь пикантных деталей, которые впоследствии могли бы стать отдельной темой для их работы.
Один из них с отсутствующим видом брал интервью у Синди Гринли, да и что ему оставалось делать, когда главная новость дня уже начала свое путешествие из компьютера в компьютер, распространяясь по всему свету. И все же могло случиться еще что-нибудь. Совершенно неожиданно их терпение было вознаграждено, что было тем более странно, так как женщина казалась скорее склонной к рассказу о своих солениях и варениях на зиму, чем о Квози.
Молодая миссис Гринли расчесывала длинные светлые волосы мальчугана лет шести, время от времени поглядывая на остальных детей. Слева от нее двое маленьких Квози весело боролись со старшими внуками Гринли. Квози казались гораздо проворнее, зато человеческие дети заметно превосходили их по силе.
Выбирая наиболее удачное положение, репортер между делом поинтересовался, как ей жилось до замужества, до того, как в ее жизни появился Коди. Сказать по правде, ничего особенного от этой деревенщины услышать он не надеялся.
— Так и жили, все больше тихо да незаметно, — ответила Синди, пытаясь совладать с непослушными белокурыми волосами. — Коди понравился мне с первого взгляда. Он был такой же как я и мама: немного простоватый, зато все понимал, всего-то ему хоть однажды да хотелось попробовать. — И совершенно непринужденно, словно продолжая тему зимних заготовок, Синди добавила: — Мама была права, до прихода Поющего и Думающей на ферме было действительно одиноко. Но Поющий оказался превосходным любовником. С ним зимы пролетали как один день.
Чад, слушавший до сих пор эту болтовню вполуха, резко повернулся к Синди. Минди отошла к дивану, занятому женщинами. Арло развлекал юристов и репортеров. Старые Квози беседовали о чем-то с Коди Джеймсом, а дети людей и Квози играли тем временем чуть подальше. Рядом же с Синди были только репортер и ее малыш.
И чего ради эта женщина оставила себе девичью фамилию?
По лицу журналиста было совершенно невозможно прочитать его мысли:
— Простите, мэм, — выдавил он, — боюсь, я не совсем расслышал, что вы сказали.
— Вы имеете в виду то, что зимы стали переноситься легче?
— Нет, нет. До этого.
— А, тогда это о том, что Поющий — прекрасный любовник?
— Да, да, — репортер был очень взволнован. — Вы конечно, имеете в виду платоническую любовь, не правда ли? Ведь Квози хорошо обращаются с детьми, да и вас выручали в трудные времена.
— Нет, я имела в виду совсем не это. Еще недавно мне было бы трудно и неловко говорить об этом, но пожив с Квози вы начинаете принимать вещи такими, какими они есть. Так и со мной: то, что раньше смущало, теперь кажется совершенно естественным.
Когда я сказала, что Поющий был прекрасным любовником, я именно это имела в виду. Ведь это случилось еще до появления Коди. — Синди блаженно потянулась. — Раз уж у нас зашла об этом речь, то можете спросить Коди, что он думает о Думающей-о-Печальном. Она же не только со своими флейтами умеет забавляться. — Слегка нахмурившись, женщина окинула взглядом комнату. — Вы действительно верите, что у людей и Квози ничего не может получиться вместе?
Репортер улыбнулся:
— Ну конечно же нет. Сегодня уже столько раз задавали этот вопрос. Миссис Гринли, а вы что, серьезно все это? Не задумали ли вы какую-нибудь шутку?
— Нет, мистер. Я не шучу с вами, — улыбка сползла с ее лица. — Если вы мне не верите, переговорите с Думающей и Соединяющей.
— Спасибо, не сейчас, — вежливо отреагировал тот, несмотря на то, что ошеломленный Чад уже нетерпеливо посматривал в сторону Соединяющей. Он тут же вспомнил, как биолог-Квози преследовал Минди, какие взгляды бросала на него самка из исследовательской группы. В свое время он списал это на чистое любопытство ученых, и очень может быть, что так оно и было. Но если миссис Гринли говорит сейчас правду, то все значительно менялось. Значительно.