Кыся
Шрифт:
Наверное, уважающему себя Коту такие штуки делать непозволительно. Но у меня просто не было другого выхода! Я моментально придавил Дженни к полу двумя лапами, не скрою, изрядно выпустив когти, навалился на нее и прошипел в самое ее Собачье ухо:
– Если ты, сучка Грюнвальдская, не вспомнишь то, о чем я тебя спрашиваю, то я в одну секунду перекушу твою тощенькую шейку, и первым трупом во всей вашей фамильной истории окажешься ты! Ясно тебе, дура!?
Дженни испугалась и заплакала. Жалко ее было - сердце разрывалось! Но, повторяю, у меня не было другого выхода.
И
Я тут же сделал вид, будто трахаю Дженни. А что мне оставалось делать? Тем более, поза уже почти соответствовала...
Фридрих удивленно и уважительно сделал брови домиком, пробормотал почему-то по-французски "Миль пардон...", опустил скатерть и вернулся наверх - в круг родных, друзей и врага.
– Ну?!
– я наложил свои клыки на шею Дженни.
О, черт меня побери... Что же я делаю? Ну а если она действительно не помнит? Не губить же такую девку понапрасну? Да еще такую симпатягу!..
– Сейчас... Сейчас!.. Я, кажется, вспомнила...
– всхлипывая, провякала полузадушенная Дженни.
– Мы приплыли из Петербурга в Киль... Потом целый день ехали в Мюнхен. А о пропаже груза он узнал на следующий день, рано утром...
Теперь у меня не было никаких сомнений - Гельмут Хартманн, Хозяин карликового пинчера дамского пола Дженни, муж Моники фон Тифенбах-Хартманн и зять САМОГО Фридриха фон Тифенбаха - был одним из главных "заказчиков" по переправке ста килограммов "нашего" кокаина из Петербурга в Мюнхен, а там Бог весть еще откуда...
Это он, Гельмут Хартманн - один из тех, у кого руки по локоть в крови моего Водилы!
Это на его совести должна лежать смерть нашего русского дурака-шоферюги - Лысого, ради нескольких тысяч вонючих долларов ввязавшегося в гнусную убийственную авантюру!..
Это он виновен в том, что милая худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза из-за Афганистана и Абхазии, из-за Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика холодного и профессионального убийцу, именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле...
* * *
Я облизывал с ног до головы испуганную рыдающую Дженни, просил у нее прощения - дескать, все от нервов, все от нашего российского дурацкого неумения разрешать конфликтные ситуации путем мирных переговоров...
Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна мысль - не справиться мне самому со всей этой хреновиной на их территории! Происходило бы это у нас на пустыре, или вообще в Питере, - другое дело. А тут, наверное, придется подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда, Рэкса!..
– Что же ты молчала до сих пор... милая?
– как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово "кретинка" на слово "милая".
– Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды... А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!
– Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!..
– восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.
Но поняв, что у меня сейчас нет никакого желания "слиться с ней в едином экстазе", как когда-то говорил Шура, она перешла на совершенно деловой тон:
– Боже мой, Мартынчик! Ну, подумай сам, - кому я могу все это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня все-таки водили на случку, - так ему бесполезно что-либо вообще говорить...
– Какому еще "болвану"?
– удивленно спросил я.
– К такому же, как и я, карликовому пинчеру - Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же - истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает...
Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни еще что-то такое болтала, но я уже слушал в полуха.
В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха...
...как уберечь Монику!
...как связаться с полицейским Рэксом?
...как, в конце концов, мягко выражаясь, "нейтрализовать" Хартманна и Мозера?
– Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику?
– спросил я у Дженни, прервав ее на весьма лестной для меня фразе, в которой она сравнивала достоинства и размеры моего "мощного и роскошного члена" с "полустоячими и плюгавенькими" достоинствами и размерами члена этого пинчера Принца, обвешанного медалями и дипломами всех Собачьих выставок планеты.
– Что?..
– переспроила Дженни.
Она все еще пребывала в сфере половых оценок и размышлений, и не слышала моего вопроса.
– Я спросил - любишь ли ты Монику?
– разозлился я.
– Очень!
– искренне воскликнула Дженни.
– А Гельмута - видеть не могу!
Ох уж эти мне высокородно-экзальтированные особы! Проще надо быть, милые дамы, проще...
– Прекрасно, - сказал я.
– А как ты относишься к Фридриху фон Тифенбаху?
– С грандиозным уважением!
– Тогда, как говорят в Одессе - слушай сюда!
– сказал я ей.
Честно говоря, эта хохмочка моего Шуры Плоткина. Но я подозреваю, что она появилась на свет еще до Шуриного рождения. Я за свои шесть лет сознательной жизни слышал эту шуточку от самых разных людей сто тысяч раз! Я просто Шуре об этом не говорил, чтобы не огорчать его...
– Даю тебе боевое задание, - продолжил я.
– Узнать, где Гельмут хранит "Матрешку" и пультик к ней, которые он привез из России. И упаси тебя Боже к ним притрагиваться!.. Поняла?
Дженни закивала своей изящной головкой. Ну как я мог пригрозить ей, что перекушу ее тоненькую прелестную шейку?! Господи, ну не сволочь ли я после этого?! Тьфу! Сам себе противен...