Шрифт:
Приходя на второе свидание, она жалуется на изнуряющую мигрээнь, она щебечет об особенностях живописи Ренуара или о западных рекламных роликах, наслаждаясь звуками собственного голоса и вставляя через предложение «Волшебно!», «Изумительно!» или «Бля!» (что — реже) с одинаковой интонацией. Она хочет в постель. Она обмуслякает тебя, как положено, с шеи и до кончиков пальцев ног (что — реже). Она душераздирающе кричит во время оргазма, и крики ее похожи на детские всхлипы с подвываниями. Все, что она транслирует тем, с кем решила переспать или жить долго и счастливо — это трогательность. Маши хотят выглядеть трогательными в своей беззащитности или неприспособленности. Одновременно они хотят выглядеть успешными
Машам всегда девятнадцать, или, на крайний случай, двадцать пять. Наша Маша выросла, и поэтому стала для меня ярким и бескомпромиссным примером того, как жить нельзя.
— Люди живут в парах, чтобы заботиться друг о друге, — убеждает меня Маша.
— А что для тебя эта самая забота? — интересуюсь я, понимая, что в теории у маш все прекрасно и симметрично: я — о ней, она — обо мне. Я ей кофе в постель, она мне — массаж ступней. Я ей про Фому, она мне про Ерёму.
На практике это выглядит так: явление Машеньки партнеру — это уже само по себе — бездарная постановка недоучившегося режиссера кукольного театра. Бровки сдвинуты, лобик наморщен, в глазках — усталость, печаль и «защити меня от этого жестокого мира» в одном флаконе. По замыслу постановщицы, благодарный зритель срывается с того места, на котором его застало Явление, бежит, спотыкаясь, лобызать и защищать от жестокого мира, и минуты через три уже раздетая, голенькая Машенька почувствует себя спокойной и любимой в страстных объятиях верной подруги. Мне ехидно. Я не спешу реагировать на Явление, и мне радостно смотреть, как личико вытягивается глуповатой клоунской гримаской, потом на нем появляется маска обиженной на весь мир маленькой принцессы, еще через пятнадцать минут моего позитивного молчания (это, когда ты не даешь себе труда никоим образом реагировать на причудливую серию вздохов, калейдоскоп выражений лица, демонстративных хлопаний дверями ванной, кухни, спальни по очереди) ситуация заходит в тупик. Явление упорно. Оно своего добьется.
— Скажи, я тебе совсем безразлична? — вид переодетой в клетчатую пижамку с зайчиками и сердечками (Трогательно! Трогательно!) Машеньки выражает готовность к затяжной истерике.
— Нет, дорогая. Почему ты так решила? — Да, я — сволочь, циничная эгоистка, но мне, попросту, скучно, мы с этой девочкой знакомы две недели, я просто курю на ее кухне, потому что она очень просила меня остаться на выходные в ее уютненькой съемной квартире, состоящей из зайчиков, разбросанных лифчиков и карандашных зарисовок сложного внутреннего мира. «Мне так страшно ночевать одной. Останься, пожалуйста. Я — хи-хи — не буду к тебе приставать».
— Ты можешь хотя бы из уважения ко мне оторваться от ноутбука?
— Разумеется, моя радость. Тебе очень идет эта пижамка. Я просто жду, когда ты устанешь что-то изображать и сможешь спокойно общаться. — Боже мой, а ведь, наверное, остальные искренне втягивались в этот бред, — думаю я. — И ведь успокаивали ее. И…
Я выключаю компьютер, потому что мне пора уходить. Я чувствую отвращение и к Машеньке, и к себе самой, ведь меня в этот дурной спектакль насильственно не вводили, моя реплика: «Кушать подано» была произнесена в первой сцене, а суфлер больше ничего не подсказывает, значит я, по глупости своей природной, путаю остальную труппу своим невразумительным и бессмысленным присутствием.
— Я хочу с тобой серьезно поговорить, — эта фраза висит у Машенек на кончике языка, но выплевывается только после того, как все невербальные способы манипуляции себя исчерпывают. Я поднимаю глаза и упираюсь тяжелым взглядом в Машенькино ухо. Провожу мысленно прямую линию через глаза к другому уху, черчу треугольник к подбородку и обратно вверх. Больше всего я ненавижу себя в этот момент.
Если Машеньки — патологические дуры,
— Говори. Хм. Давай поговорим.
— Я вижу, что ты меня не любишь, — за этой фразой-провокацией скрывается, прежде всего, желание быть разубежденной.
— Да, я тебя не люблю, — мне нравится смотреть на ее лицо. Неужели она не думала о таком варианте ответа? О какой любви говорят Машеньки? С первого взгляда, наверное?
— Тогда почему ты здесь?
— Знаешь, я, действительно, собираюсь идти, — мне неизбывно, до изжоги, до комариного писка вместо мыслей, тоскливо.
Мы провели вместе восемь вечеров из тринадцати дней знакомства. Я знаю о ней все. Обо всех ее бывших девушках и случайных сексах, коих — к моему тотальному изумлению — насчиталось что-то около ста пятидесяти. Я знаю все о ее здоровье, о ее работе, об окружающих Машеньку сволочах. Она не знает обо мне ничего. Машенек не интересуют истории других людей, им важно только отношение к ним самим.
На мои вопросы, провоцирующие собеседника на попытки смены контекста восприятия своей картины мира, Машуля отвечает двумя фразами: «А почему я должна меняться?» и «Все так живут, не только я». Мне сложно что-то возразить, да и попросту лень. Мне безразлична судьба человека, который «хочет, чтобы о нем позаботился кто-то сильный». И я с ужасом понимаю, что это желание перерастают единицы из сотен тысяч. Мои шансы на личное счастье крайне невелики.
Учусь у Машеньки простым антиистинам, только для того, чтобы знать противника в лицо. Ведь часть такой Машеньки сидит и во мне, как бы мне не хотелось отвернуться от отражающего меня зеркала. Я сама себе невыносимо противна. Машенька, тем временем, выпадает из состояния крайней задумчивости сразу в пучину ярости. Справедливого гнева.
— Тогда зачем ты со мной встречалась все это время? Зачем ты спала со мной?
— Ты мне понравилась, — кротко отвечаю я. — Ты очень привлекательная девушка. Просто, у нас с тобой не может быть совместного будущего. На то, чтобы это понять, было нужно несколько дней. Тебе нужен человек для серьезных отношений, а я пока не готова к этому, извини.
В глазках Машеньки возгорелось пламя страстного возмущения, уши покраснели до самого яркого пунца. Машенька пятнела и надувалась.
— Тогда уходи прямо сейчас!
— Хорошо, — я поднимаюсь с кресла, упаковываю ноутбук в чехол, и направляюсь в прихожую. Маше мало.
— Подожди! Я считаю, что заслуживаю хоть каких-нибудь объяснений!
— Что ты хочешь услышать? Мы познакомились. Переспали. Я провела у тебя несколько вечеров. Отношения могут развиваться, или сходить на нет. Ты — хороший человек и красивая женщина (от слова «женщина» у «Машеньки на четвертом десятке» перекосило рот). Девушка, (рот расслабился). Ты мне очень нравишься, но никакой любви я не чувствую, и предпосылок для дальнейшего развития отношений тоже. У меня на это есть свои причины. Извини.
— Ты мне тоже не подходишь! — далее из Машенькиного ротика полилась пена гнева, и за короткий, двадцатиминутный монолог я узнала ответ на великий вопрос всех времен и народов: «чего хотят Машеньки?». Об этом я здесь и написала.
Больше мы никогда не виделись. Случайно встретив общую знакомую полгода спустя, я узнала, что увенчала собой одну из фронтальных мозаичных стен имени битвы Машеньки с жестокими, эгоистичными монстрами беспощадного мира. Ещё я знаю, что о ней так никто толком и не позаботился.