Шрифт:
6
Женька должна была вернуть Катю, и у нее это получилось. Они выдержали дня три в относительном «хорошо», может быть — пять. Гуляли, ходили в кино, в рестораны, разложили все вывезенные ранее к сопернице вещи по полочкам. И — пшшшш. Бульк. И внутри — тишина. А что дальше? С Катиной стороны поступили и горячие раскаяния, и признания в любви. Женька получила свое. Подержала его в руках. И заскучала. По мне. За несколько недель она привыкла и к особой близкой глубине наших разговоров, и к моим глазам, и к тому чувству смысловой и эмоциональной наполненности совместно
Я заняла круговую оборону. Я знала, что ничего так не задевает самолюбие избалованного эгоиста, как доброжелательное равнодушие. Как «было и нет». Женька оказалась в ловушке, и винить ей в этом было совершенно некого. Она хотела вернуть Катю? Так вот же она, сидит рядом, смотрит телевизор. Наслаждайся отвоеванным, дружочек.
Несмотря на всю выстроенную годами систему защиты моего самолюбия, я, конечно, переживала. Мне не в чем было винить Женьку. Я знала, что, действительно, ей нравлюсь. Что она пытается удержать меня не из эгоистичного поверхностного желания иметь рядом такую замечательную девушку, как я. Что ее очень тянет ко мне. Что она многое бы отдала за хорошо очищенное и проветренное открытое сердце. Что она искренне хотела «попробовать начать все сначала с другим человеком» — мной. Но я не могла допустить для себя такой незавидной роли. Я хотела быть не просто главной в ее жизни, я могла быть только единственной. А для этого нужно было играть «ва-банк». Поэтому я пожелала ей счастья и решила никогда больше с ней не встречаться. Или, по крайней мере, настраиваться на такой исход.
— Привет! — Женькин голос в трубке появлялся с угрожающей периодичностью. — Я очень скучаю по тебе!
— Рада тебя слышать, — отвечаю вежливо, интонация ледяная, искренне уставшая от подобной нервотрепки. — Как твои дела?
— Знаешь, мне очень плохо без тебя. Я все время думаю о нас.
— Жень, хватит, а? Я тебе уже все сказала, к чему эти бессмысленные разговоры?
— Я не хочу с ней жить! Я все время о тебе думаю! О тебе! Давай встретимся и поговорим? Ну, я очень тебя прошу. Просто поговорим.
— Я занята сегодня. Знаешь, я тоже по тебе соскучилась. Но, думаю, что мне тебя уже достаточно.
— Давай просто встретимся. Мне жизненно необходимо тебя увидеть! Я очень тебя прошу! Просто выпьем кофе, ну пожа-а-алуйста? — Женькины просьбы никогда не звучат неуверенно, ее якобы умоляющие интонации — просто часть игры, и я вижу в этом несерьезность.
— Не думаю, что это — хорошая идея.
— Ну ты же мне обещала, что будешь со мной дружить. — Женьке плохо дается уговаривающая грусть, она улыбается чему-то в телефонную трубку, потому что ей никак не хочется верить в то, что я настроена решительно.
— Жень, пока. Извини. Я, правда, занята.
Я нажимаю «отбой» резко, даже, пожалуй, невежливо, не дожидаясь Женькиного согласия закончить беседу, и направляюсь варить себе кофе, полунасвистывая, поскольку свистеть я не умею, любимый отрывок из оперы Бизе «Кармен»: «Так бе-ре-гись, па-пам-пам-пам»…
Для полноценной картины нужно добавить, что я в этой истории моего самого-дурацкого-в-жизни-начала-любовного-романа свое отстрадала. И пару-тройку вечеров я провела в слезах и бессильном отчаянии, прокручивая десятки раз самые грустные песни, выкурив по пачке сигарет за один вечер. До того прекрасного момента, когда я поняла истинную глубину зависимости Женьки от
— Наконец-то!
— Привет, — я проигнорировала уже четыре ее звонка, но на пятый все же взяла трубку.
— Ты дома?
— Да, а что?
— Открой мне, пожалуйста. Я за дверью.
Да, некоторые люди умеют быть настойчивыми. Раздраженно открываю, рывком, и высокая, метра три высотой, стена из бетонных блоков воздвигается между мной и Женькой, как будто я нажала невидимую кнопку. Впрочем, некоторые люди умеют справляться с препятствиями.
— Как же я соскучилась по тебе. — Женька осторожно входит, и я не вижу в ее глазах ни тени привычной уверенности. Она просто стоит напротив и впитывает меня взглядом. Грустным, как у черноглазой взрослой умной собаки. — Поехали, пообедаем?
Если женщину застать врасплох, ненакрашенную, в футболке с тремя неотстирывающимися пятнами от черешни, надетой на голое тело ввиду несусветной московской жары, то вряд ли от нее можно ожидать большой радости по этому поводу.
— Хорошо, подождешь меня в машине? Я переоденусь и спущусь через пять минут.
— Угу. Только ты не передумай, пожалуйста.
Я быстро одеваюсь, понимая, что, все-таки, эта несносная девица много для меня значит. Еще я понимаю, что соскучилась по ней безумно. Еще, что мне нельзя верить ни одному ее слову, в счет теперь будут идти только действия. И никак иначе.
Тремя часами позже мы возвращаемся обратно. Невыносимый полуденный зной, сам по себе способный довести до кипения кого угодно, отступает, кондиционер в машине создает иллюзию нормальной жизни, а Женька все пытается проломить мою бетонную стену отчужденности. Уже прошла неделя с момента их исторического воссоединения с Катей. Мы привыкли разговаривать откровенно. Я привыкла слышать правду, а она — ее говорить:
— Я даже обрадовалась, когда перевезла ее вещи, понимаешь? Но пустота пришла сразу же, в первый вечер. Я смотрела, как она ходит по квартире, как она наливает чай. И мне хотелось выть.
— Почему?
— Я ничего не чувствовала. Да, я была удовлетворена. Она вернулась. Ты же сама уговаривала меня пустить ее обратно! Ты же сама меня отправила возвращать ее.
— Да. И я до сих пор считаю, что все сделано правильно.
— Тогда почему ты ушла? Это жестоко — отнимать себя у меня!
— Меня у тебя и не было, Жень, если уж быть до конца честными. И потом, как ты себе это представляешь? Я, по-твоему, похожа на человека, которому больше нечем заняться, как только заводить отношения при таком раскладе? Извини, но я не играю в такие игры. Это как-то мелко.
— Я не буду с ней. Хочешь, я сегодня же скажу Кате, что все кончено?
— Нет. Прости, Жень, но я не хочу быть с тобой. Те чувства, которые были еще пару месяцев назад, прошли. Мне очень жаль, что приходится говорить тебе это. Просто устала, понимаешь?
— Подожди! — Женька с большим трудом сохраняла нормальное выражение лица, но не собиралась так быстро сдавать позиции. — Я тебя понимаю, Лил. Ни один человек не смог бы так спокойно и с достоинством пережить такую нервотрепку. Я никогда не обманывала тебя, ведь правда? Ты мне очень нужна. Ты мне была нужна все это время. Ну, ты же знаешь, как и почему так все получилось. Но теперь все будет по-другому, я обещаю тебе! Больше не будет никакой Кати, только ты и я.