Шрифт:
После ухода мальчиков в нашем номере воцарилось молчание. Полчаса. Час. Я шуршала страницами журнала, она валялась перед телевизором, не глядя в экран.
— Мы вернемся в Москву и расстанемся, — спокойно произнесла она.
— Почему? — самый, наверное, нелепый вопрос, который мог родиться в моей голове, но и самый честный. Ее слова материализовались сильным уколом в сердце, потом оно сжалось и медленно застучало под влиянием успокаивающих, дующих на больное, увещеваний разума: ну и правильно, и хорошо, я сама же этого хочу.
— Я так больше не могу! — Женька перешла в атаку, как обычно, что моментально вывело меня из состояния сожаления и даже ужаса в привычную уже
— Я из сил выбилась делать для тебя все это! Но ты же даже «спасибо» не можешь сказать! (Неправда, я говорила и не раз). Ты не любишь меня! Может быть, тебе было удобно со мной, — тут она, по-видимому, все же поняла, что удобной такую жизнь назвать сложно. — Или не очень удобно, но не знаю что! Если бы ты любила меня, ты бы так себя не вела! Ты вечно недовольна мной, ты постоянно устаешь от меня! Я знаю, что, если бы мы не были сейчас в Хорватии, то все эти выходные я бы провела в постоянных звонках тебе, может быть, раз на пятнадцатый мне бы надоело слышать «нет»! Короче, я все поняла. Это, действительно, тупик, как ты и говорила.
И еще полчаса непрерывного обвинительного монолога.
— Думаю, возражать тебе сейчас бесполезно? — ну а что я еще могла сказать, услышав себя со стороны. Текст мой, от первого и до последнего слова. Именно это я и чувствовала в последние месяцы нашей совместной жизни. Только говорила об этом мягче, не обвиняя. Только, кроме констатации ее промахов и нежеланий, старалась вставлять равноценную речь о своих недостатках. Только вместо ее «постоянно» и «всегда» в моих монологах часто звучало: «Ты, конечно, очень многое делаешь для наших отношений», «Ты бываешь такой любящей и внимательной иногда». Я видела ситуацию с двух, трех, четырех сторон, во всяком случае, пыталась, а она нет. И что это меняло? Ровным счетом — ничего.
Она боролась за наши отношения, когда я уходила. Она, действительно, прикладывала усилия, реально пробивала стены моей защиты. Но не было главного — действий после битвы. Я слышала одно и то же, одни и те же слова о понимании, об изменениях, но, возвращаясь, видела, уже несколько дней спустя, что все остается по-прежнему. Ее мир, покачнувшись, оставался неизменным, в нем совершенно не было место для меня. И сейчас во мне рождалась океанская волна бессилия такой высоты, что слова застряли намертво у меня в горле соленым жестким комком.
— Ну, прости меня, — это все, на что я была способна. Еще подойти и обнять. Женька расплакалась. От жалости к себе, наверное. В ее голове сложилась совершенно законченная картина тотальной мировой несправедливости, состоявшая из нескольких крупных мазков последних дней, и совершенно не проявлявшая ничего из того критического времени, когда холодной, жесткой и безразличной была она.
Мой порыв не был продиктован жалостью, или сочувствием. Просто, сделала то, чего сама ждала от нее все то время, когда подобные монологи висели у меня на кончике языка. Она редко говорила «прости», она агрессивно доказывала мне свое право вести себя тем или иным образом, любая попытка сказать ей, что я чувствую себя абсолютно одинокой рядом с ней, что в моменты, когда мне нужна ее поддержка,
Я не понимала, зачем, расставаясь, топить друг друга в обвинениях. Зачем доказывать свою правоту, если решение уже принято? Несмотря на такое желание, взращенное обидой, неужели сложно понять, что все обвинения, все злые слова летят в лучшем случае в пустоту, а обычно — бумерангом возвращаются к самому же обвинителю.
Это, действительно, было похоже на конец. То, что я чувствовала все это время… Ты копаешь небольшой совковой лопатой огромную яму, день, другой, восемнадцатый… Сделанная тобою работа практически отняла у тебя силы, ладони в кровавых мозолях, несмотря на защитные рукавицы. И вот, одним прекрасным утром, когда ты понимаешь, что этот котлован десятиметровой глубины и пятидесяти шагов в длину и ширину закончен, ты выходишь полюбоваться делом рук своих. И видишь, что он засыпан глиной, песком и камнями. Пьяный сосед по ошибке завез стройматериалы не туда, куда нужно. Вот это, примерно, то самое чувство, которое возникало у меня после очередного Женькиного «ты постоянно» или «ты ни разу, а я…». В общем-то, это — желание задушить соседа. Расплакаться. Взорвать все к чертовой матери! Разбежаться и — лбом об стену.
Так и я. И, теперь уже, она.
На следующий день мы продолжили «отдыхать», мы старались вести себя по-человечески, большую часть времени вообще не разговаривая друг с другом. На фоне изумительной природы, уникальной красоты пейзажей, наше лето закончилось в самом разгаре. Я прерывала свои внутренние монологи: бесполезно, бесполезно, нет никакого смысла. Все закончилось, и все, что мы можем, это не отравлять еще больше и без того ядовитую смесь, осевшую плотным осадком в наших сердцах.
Руслан с Антоном, конечно же, видели, что с нами происходит.
— Я знаю, что вы решили расстаться, — Руслан позвал меня поболтать в баре, уютном и совершенно пустующем в полдень. — Но, мне кажется, что вы обе не правы.
— Знаю, тут уж не до правоты, поверь мне.
— Я слышал, как вы кричали вчера друг на друга.
— Сквозь стену? Ужас. Мне стыдно.
— Да брось, разве это важно? Может быть, тебе, все-таки, сделать сейчас какой-то шаг навстречу? Ей же трудно. Нет, я понимаю, что и тебе нелегко, — отреагировал он на мой моментально вспыхнувший взгляд. — Вы обе запутались. Обе устали. Может быть вам нужно немного отдохнуть? Или, наоборот, простить друг друга и все начать заново. Ведь вы же любите. Неужели так все и закончится? Если не вы, то кто? Я видел Женькиных бывших, они, ну ты же понимаешь, ни в какое сравнение…
— Спасибо.
— Я просто констатирую факт. И тебе с ней тоже очень повезло. Она же хороший человек, умная, интересная, она любит тебя. Ну, пусть у нее иногда несносный характер. Да, она любит, чтобы все было так, как она хочет. Но и ты же не сахар.
— Да, понятно, — протянула я. — Мне тоже очень жаль. Но я совсем не могу сейчас ни разговаривать, ни простить, ни сделать шага навстречу. Ты не представляешь, как мне не хочется принимать, что это — все.
— Ну, мне кажется, что вы должны это пережить. Только терпением, пусть иногда и в ущерб себе. Отношения того стоят, понимаешь? Взаимных уступок, компромиссов. Знаешь, как я устал от одиночества. И мне не всегда и не все нравится в Антоне, и мы тоже ссоримся и устаем друг от друга. Но все это лучше, чем никого не любить и быть одиноким.