Лабинцы. Побег из красной России

Елисеев Федор Иванович

— А не хотели бы Вы вернуться назад, в Россию? — жуткий вопрос.

— Я прошу тогда расстрелять меня здесь, так как, если меня отправят обратно, я буду расстрелян красными, — отвечаю серьезно, и лицо мое помрачнело.

Фельдфебель во все время допроса не переменил ни позы, ни тона. Одна официальность. Но зато сержант, услышав, что я полковник, пришел в полное смущение. Когда же меня отпустили и я «по-штатски» поклонился «паапели», то есть фельдфебелю, мой сержант повернулся ко мне лицом и отчетливо стукнул каблуками. Это мне понравилось. То было достойное и благородное воинское приветствие к чужому офицеру, да еще в таком виде и положении.

Меня отпустили. Я вышел к солдатам во двор. Сержант немедленно выехал

на своем велосипеде к себе. Не прошло и 15 минут, как фельдфебель прислал мне от себя завтрак — рисовая молочная каша, белый хлеб, кофе, молоко, сахар. Всего было так много, что я не мог все съесть. Скоро он вышел ко мне и через переводчицу сказал, что меня на подводе отправят сегодня на офицерский пост в село Питкяранта, находящееся на берегу Ладожского озера, в 4 верстах отсюда.

Офицерский пост. В тюрьме.

В лагере кронштадтских повстанцев

Поздно вечером 5 июня 1921 года меня доставили в Питкяранта. Это был старый русский военный пост, и довольно неуютный. Деревянные двухэтажные красные казармы, двухъярусные нары в них. Вселили к ранее бежавшим, коих было человек пятнадцать, больше красных финнов, вернувшихся домой. Русских было двое — таможенный чиновник из Олонецка Михаил Аксенов и красноармеец Яшка. В горе — подружились. Аксенов с женой, она русская карелка, православная. Родители и сестра — финские граждане, в Хамине имеют два больших дома, люди богатые. Они мне потом помогут многим.

Вызвали на допрос. Высокий, стройный мужчина в штатском лет тридцати пяти, с правильными чертами лица, вежливо предложил рассказать «все о себе», главное — образование и военную службу. И когда услышал от меня, что весной 1919 года я был полковником и командиром Корниловского конного полка, он удивился этому и попросил подробно рассказать о Южной армии генерала Деникина и казаках. Рассказал. Он внимательно слушал и записывал, задавая некоторые военные вопросы. Меня удивило, что штатский человек, а многое понимает в военном деле, почему осмелился спросить его: «Кто Вы?» И он запросто ответил:

— Я бывший штабс-ротмистр одного из кавалерийских полков Российской Императорской армии, но финн по рождению. И как знающий иностранные языки, главное финский, служил переводчиком при русском генерал-губернаторе в Гельсингфорсе.

Его откровение мне понравилось. И на мой запрос он успокоил, что меня не отправят обратно в красную Россию.

Через насколько дней карантина нас отправили в Сердоболь, где поместили в какое-то госпитальное учреждение. Всех постригли наголо. Все вещи отобрали и отправили для дезинфекции. Нас же всех проводили в горячую парную баню. Сделано было так, словно хотели «стряхнуть» с нас все, что мы принесли из красной России. Взяли кровь, меряют температуру, кормят 3 раза в день, кофе же 4 раза в день, и спим мы на отличных кроватях с белыми простынями и теплыми шерстяными одеялами. Врач и сестры наши начальники. Попали словно в рай. Он длился 3 дня. Потом в теплый солнечный день всех нас, при одном стражнике, привели на железнодорожный вокзал и, к удивлению, поместили в маленький тюремный вагон, по два человека в тесную клетку... В ней можно было только сидеть или стоять. Вверху окошечко с затуманенным стеклом, через которое ничего не было видно. Долго шел наш поезд, а куда — мы не знали. Поезд остановился. Отперта дверь. Кто-то протянул нам руку, и, не успели мы с красноармейцем Яшкой узнать, что с нами хотят сделать, как были мигом скованы рука за руку. В таком виде вывели нас из вагона и под охраной подвели к большому многоэтажному зданию, недалеко от вокзала Выборга. То была губернская тюрьма былой России.

Вошли в нее. Гробовая тишина. Часы показали 12 часов ночи. В специальном помещении приказали раздеться догола. Тщательный

обыск и ощуп всего голого тела — в ушах, во рту и т. д. Все вещи отобраны, и всех нарядили в арестантские куртки, штаны и халаты с широкими белыми полосами на темном фоне сукна. На одном из верхних этажей открыли дверь, я вошел в маленькую одиночную камеру, щелкнул замок, и... я остался в одиночестве. В камере столик, стул и прикрепленная к стене кровать-доска. Матрац и подушка набиты соломой, шерстяное одеяло. Аег и крепко заснул. К вечеру следующего дня меня перевели в небольшую общую камеру, где размещены были «старые друзья по Питкяранта» — Аксенов, Яшка и один русский финн с взрослым сыном. Все это было для меня странно, непонятно и неприятно.

Мы были арестантами. Через несколько дней новые допросы в канцелярии. Режим не строгий, но изолированный. Кормили прилично, но «параша» у двери для всех и по очереди давила на душу. Ежедневно прогулка на 30 минут в тюремном дворе. Двор — это секторами разрезанный пирог. В центре, на вышке, — один стражник, наблюдающий, чтобы «все гуляли», но не садились бы у заборов. Заборы, разделяющие двор по секторам, — в два роста человека. Кто в другом секторе — увидеть невозможно. Нам, как не преступникам, по желанию, разрешалось работать возле кухни — пилить и рубить дрова.

Так прошел ровно месяц. Аксенов с женой освобождены и выехали на постоянное жительство в город Хамина, к родителям жены. Группу в 30—40 человек ведут в комендантское управление. Некоторых отправляют назад, в красную Россию. Я в панике. А вдруг меня тоже. Но — пронесло.

На маленьком моторном катере, с какими-то штатскими финнами, везут куда-то. Примитивная дощатая пристань. Выгружаемся и — что я вижу?.. На пристани, в замусоленных гимнастерках и штанах, в измятых грязных, больше белых, шапчонках, стоят молодые, явно кубанские казаки. Я прямо к ним с вопросом:

— Кубанцы?

Не зная, кто я, они несмело отвечают:

— Да... а Вы хто такие будете?

Эту встречу и жизнь кубанских казаков в Финляндии подробно описал Гавриил Солодухин в своей книге³⁶³, поэтому я не буду останавливаться в рассказе об этом. Я был помещен в лагерь кронштадтских повстанцев на небольшом островке около Выборга — Туркин-саари. После нового допроса, уже администрацией из кронштадтцев, меня поместили в офицерский барак, для которого была использована русская православная церковь на этом островке, где когда-то размещался небольшой гарнизон русских войск. И началась новая жизнь. И узнал я, что в Кронштадте служили в пехоте кубанские казаки, мобилизованные красными. Все они были очень молоды, рождения 1900—1901 годов. Их было там около 800 человек. Гарнизон Кронштадта — около 10 тысяч. Весь он ушел в Финляндию, но по амнистии несколько тысяч вернулось назад, в том числе и несколько сот казаков. Осталось их около двухсот. Многие уже на работах в селах. Офицеров гарнизона было около 40 человек. Скоро подружился со многими. Странно было то, что эти офицеры старались не иметь никакого общения со своими матросами и солдатами. Матросов же они просто ненавидели. Познакомился и с главой восставших, матросом Петриченко. Высокий, стройный, полуинтеллигентный. Он был старшим писарем на корабле «Петропавловск». С ним жена, также стройная, красивая и молодая.

Генерал Козловский³⁶⁴, брюнет с бородкой, маленького роста, приятный старик. В противовес сообщениям красных, восстанием руководил «матросский комитет», но не офицеры. Они были только техническими работниками.

На остров прибыл выборгский губернатор. Чисто говорит по-русски. Я обратился к нему. И через месяц, хлопотами родичей Аксеновых, был освобожден из лагеря и выехал на работы в город Хамина, по-русски Фридрихсгам. 30 августа я стал свободен. Началась новая жизнь. Моя исповедь окончена.