Лабиринт Данимиры
Шрифт:
— Понимаете, Элла… платье замечательное… причёска замечательная… . Всё чудесно. Но я не чувствую себя такой идеальной! Я не невинная овечка и не нарисованная принцесса из детской книжки. Во всяком случае, не хочу такою быть. Я живой человек и мне свойственно… всякое разное. Вы же говорили, что изучаете ауру клиента… Вы должны понять… что-то сейчас не так… — от безнадёжности попытки я умолкла.
Элла принялась меня разглядывать, и по её напряжённому взгляду я поняла, что она вновь считывает мою ауру.
— Вообще-то понимаю.
— Да! — обрадовалась я. — Да! Я сложнее! Не слишком, но сложнее!
— Но папа увидел вас такой, — она показала на зеркало.
— С тех пор прошёл миллиард лет. Я тогдашняя была бы в восторге от образа принцессы. А сейчас у меня настроение совсем другое.
Элла раздумывала.
— Хотите выглядеть по-другому?.. Предупреждаю, волосы будут вполовину короче, если не больше, на целые сутки и вернутся к прежнему состоянию не раньше.
— Да! Хочу!
— Ладно… — медленно сказала Элла. — Рискну. Художник я или где… Была у меня одна задумка… Но учтите, если вам не понравится, времени на переделку в прежний образ уже не останется. И сэкономим на маникюре. Он будет, уж простите, тоже магическим, на приличный настоящий времени уже не остаётся.
— Да-да-да, я на всё согласна! Волков бояться — на бал не ходить. Платье снимать?
— Ну нет, нового наряда я вам предоставить не смогу. Модернизируем этот. — Она закатила глаза к потолку и с нервным смешком сказала: — Папа меня убьёт.
— Не убьёт. Он тоже художник.
— Вот именно поэтому и убьёт. Художники — страшные люди, когда дело касается их творений.
— Он вас любит. Вы тоже его творение и, смею надеяться, родная дочь ему всё же дороже чужих тряпок.
— Я иногда в этом сомневаюсь, — задумчиво проговорила Элла. — Но это ничего, я такая же. Он меня простит, если я сделаю лучше. Вы не представляете, что значит быть дочерью Себастьяна Лампля в мире моды… Меня никто всерьёз не воспринимает… Рискну.
— С ума сошли, — осуждающе буркнула Дрю, отлетев в сторону, — не надо, красиво же! Очень красиво!
— Красота не приносит мне счастья, Дрю, — равнодушно сказала я. — И ничей мир она не спасёт. — Я опустилась на стул перед зеркалом. — Элла, смелее. Машу кашей не испортишь… или как там…
Заклинание разглаживания было снято, как и бриллиантовый ободок. Магически укороченные волосы вновь завились, но не скучным равномерным завитком, а прихотливыми, не повторяющимися изгибами, — словно струи золотистого сигаретного дыма хаотично клубились, поднимаясь вверх. Вообще всё выглядело так, как будто взрыв на макаронной фабрике благодаря непостижимой игре случая породил гармонию и своеобразную упорядоченность. И даже обилие прядей, якобы выбившихся из причёски, работало на эту гармонию, наверное благодаря тому, что хаос всё-таки имел чёткую определённую форму и ни один изгиб не был случаен.
— Мне нравится! — сказала я, когда Элла отступила, разглядывая своё удивительное
— Двадцать четыре часа гарантирую. Но подождите, ещё не всё. Тут макияж нужен совсем другой. Будем делать вам «смоки айс».
— «Смоки айс»?! — взвизгнула Дрю, вытаращившись. — Леди Данимире?
— «Смоки айс»? — заинтересованно спросила я. — Что-то слышала, но не помню. А что это?
— Закрывайте глаза, — скомандовала Элла.
Я подчинилась, а когда вновь увидала себя в зеркале, то долго не могла наглядеться на преображение. Так долго, что Элла занервничала и заговорила осторожно:
— Может показаться слишком ярким, но так надо. Сейчас мы платье немного подкорректируем и станет лучше. Пойдёмте к большому зеркалу.
Мы подошли к зеркальному шкафу и там со словами «как хорошо, что я знаю папину магию» Элломиана Лампль взялась за оба рукава моего бального наряда и каким-то непростым движением оторвала их напрочь.
— Мы все умрём, — прокомментировала Дрю с потолка, подхватив, видимо, это выражение от Леммюэля Пэна. — Ещё до начала бала.
— Весьма вероятно, — отозвалась Элла, наклонилась и таким же непростым движением убрала примерно треть длины платья. — Подай-ка, милочка, несессер.
Она достала катушку прозрачных ниток с воткнутой в неё иглой и моток тесьмы.
— Стойте смирно, все инструменты и материалы у меня зачарованные. А не то уколю иголкой — будете потом бантик хирургическим путём удалять, прирастёт намертво.
Моток Элла покатала в руках, поднесла к лицу, что-то пошептала ему как живому и бросила на пол, удерживая тесьму за один конец. Моток развернулся и оказался полосой великолепной длинной сверкающей бахромы.
Преображение продолжилось.
Дрю подала небольшие ножнички, Элла разделила бахрому на отрезки и приладила к проймам. Теперь рукава стали длиннее, но как только я приподнимала руку, бахрома соскальзывала и рука обнажалась до плеча. Потом такую же процедуру она проделала с подолом — он вновь удлинился, но щиколотки остались открытыми. Вырез спереди стал не таким целомудренным, вырез сзади увеличился ещё больше. На туфли были добавлены застёжки, на шее появилась длинная жемчужная нить, небрежно завязанная узлом где-то в районе пупка.
— О! Двадцатые годы? «Великий Гэтсби» и всё такое? — Я вдруг поняла, что мне это напоминает.
— Не совсем. Мешковатости маловато. Талия, опять же, не там, совсем не там. Но эклектика — наше всё, цитаты присутствуют, — рассеянно отвечала Элла, обходя меня кругом. — Я же диплом защищала по этой теме. «Сравнительный анализ эстетики Империи и Конфедерации в период первой половины прошлого столетия». Или что-то такое же длинное. Название забыла сразу же после защиты. Стойте смирно, надо кое-что проверить.