Лабиринт. Поэма в прозе
Шрифт:
На следующее утро после того, как привезли инструмент и доски, в доме появились рабочие. Молодые люди – пять мужчин и одна женщина. Они пришли не гурьбой, а по одному, по двое. На мужчинах были картузы и сапоги, а на женщине – платок и бурнус. Когда все собрались, старший из пришедших, лет 30-ти с небольшим, спросил у Лёвы: Сколько до цели? Сто пятьдесят метров, ответил тот. Прилично, надо спешить… Значит так, приходим и уходим затемно, работаем весь день. Нас шестеро: двое долбят, двое оттаскивают, двое отдыхают; те, кто отдохнули, начинают долбить,
Шли дни. Осень заматерела. Погода окончательно испортилась. Ветер и дождь грубо срывали с деревьев листву. Красными и жёлтыми пятнами покрылась грязная дорога и дощатый тротуар. И без того малолюдная улица совсем опустела. Городская окраина, собственно, представляла собой село с его одноэтажными преимущественно деревянными домами, садами и огородами. Во дворах бродили куры, индюки, козы и свиньи. Бродили, когда было сухо и тепло; теперь же они сидели по своим закутам. Лишь грохот и свист паровозов (параллельно улице проходила Московско-Курская железная дорога) нарушал эту сельскую идиллию.
Мальчик Федя уже не раз пытался заглянуть внутрь «интересного» дома, но сквозь тонкие щели забитых окон трудно было что-либо разглядеть. Однако он заметил, что мужчины что-то выносят в мешках во двор. Тогда он перелез через забор соседского сада. Сад был невелик и, понятно, запущен. Десяток облетевших яблонь и вишен, кусты сирени и смородины да клумбы и дорожки, заросшие пожелтевшей травой, составляли всё его имущество. С тыльной стороны дома Федя увидел кучу свежей земли. Копают, подумал он, в д о м е копают.
Однажды, когда он в очередной раз исследовал окно, пытаясь найти щель пошире, кто-то схватил его за воротник. Мальчик в испуге обернулся. Перед ним стоял молодой человек в одежде, перепачканной землёй. Несмотря на потное, грязное лицо, человек не походил на простого рабочего, он был слишком красив для мастерового. Большие карие, слегка раскосые глаза, смоляные волосы и бородка, аккуратно подстриженная, и кожа оливкового цвета говорили о том, что в нём течёт изрядная порция восточной крови. Нехорошо подглядывать, мальчик, сказал он, улыбаясь. Но от этой улыбки поджилки затряслись у Феди. Я ничего, забормотал он, не помня себя, у нас кошка потерялась; я подумал, может, она сюда забежала. Кошка, говоришь; ну, и что? ты увидел здесь свою кошку? Нет. А что ты увидел? Ничего… Стол, самовар, керосиновую лампу… А мужиков, таскающих мешки, ты приметил? Федя не осмелился солгать и кивнул. Как думаешь, ч т о в мешках? Земля, сказал мальчик. Верно, земля и воля, усмехнулся красавец, остаётся уточнить ц е л ь наших раскопок, то есть, ч т о мы там пытаемся вырыть? Подпол, чтобы картошку хранить. Нет,
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЁВЫ. Вот уже месяц, как мы роем ход, но едва ли проделали полпути. Это настоящая каторга! Сверху и с боков сыплется, хотя мы укрепляем галерею досками; снизу выступает подпочвенная вода. Душно, тяжело. На случай, если произойдёт обвал, мы берём с собою яд. Но «Робеспьер» прав: наш брат должен уметь делать любую работу. Притом нас согревает надежда, что наш скорбный труд увенчается успехом. Соня говорит, что этот ход может привести Россию к свободе. Дай то бог. Хотя я не думаю, что шум и гром, который мы затеваем, разбудит крестьянина – этого спящего медведя, сосущего с голодухи лапу, но не имеющего сил и воли проснуться. В нашем деле без веры нельзя, говорит Соня. Я не возражаю, однако полагаю, что можно. Что же, если не вера, объединяет меня с моими товарищами и заставляет рыть землю? Ненависть! Я ненавижу всех этих генерал-губернаторов, вельмож, высокопоставленных воров и нуворишей. Они не лучше, не умнее меня, а в нравственном отношении гораздо хуже. Почему же они блаженствуют, в то время как я и подобные мне вынуждены терпеть?! Нет, я не завидую их богатству. Но они не должны забываться. Они возомнили себя хозяевами жизни, перед которыми суд и правда – всё молчи. Они хотят держать народ в покорности и страхе, а сами жить спокойно. Это несправедливо. Надо поделиться с ними нашими страхами, и подобно тому, как рельсы гнутся и дрожат под давлением проносящихся эшелонов, надо, чтоб и сами эти эшелоны дрожали от ужаса, от постоянного ожидания свалиться под откос.
Несмотря на усталость, обеды наши проходят довольно весело. Мы подшучиваем друг над другом. Стёпа говорит, что мы все превратились в кротов, но самый главный крот – «Разночинец». Дело в том, что Коля по прозвищу «Разночинец» носит очки, а поскольку очки под землёй бесполезны: быстро запотевают да и разбить их недолго, – он их снимает и работает почти вслепую. В слепоте, да не в обиде, отшучивается он. Иногда он берёт гитару, и мы поём романсы. Отвори потихоньку калитку и войди в дивный сад, словно тень, не забудь потеплее накидку, кружева на головку надень, поём мы. И наши дамы кажутся нам такими хрупкими, что хочется о них заботиться. Но это лишь кажется. На самом деле они, особенно Соня, крепче духом многих из нас. Вот она смеётся чьей-нибудь шутке, а между тем в кармане у неё лежит револьвер, и если пожалуют те, кого мы не звали, она выстрелит в бутылку с желтоватой жидкостью, и тогда весь этот дом… Да и радуется она прежде всего тому, что двигается наше дело, и смехом своим хочет нас ободрить. Дьявол в юбке, а не женщина. Я не слишком огорчился, когда она сказала, что любит Андрея. Нет, мне нужны пассии попроще. И такую я тут встретил на днях.
Конец ознакомительного фрагмента.