Лабиринты соблазнов
Шрифт:
Мила поднялась и, превозмогая головокружение, отправилась на поиски кабинета. Дядюшка, высокий седой старик, сидел в большом уютном кресле возле камина и, чуть прищурившись, смотрел на огонь. Его голубые глаза словно застыли на какой-то одной точке, выдавая состояние задумчивости и отрешенности. На его коленях лежала раскрытая книга.
Приветствие Милы он оставил без внимания. От поцелуя, с которым она было к нему наклонилась, и вовсе увернулся, недовольно отмахнувшись, как от надоедливой мухи, и только указал пальцем на кресло возле себя.
– А я мириться приехала. – Мила вздохнула. – Прости, я была неправа! Во всем. Ну правда, я очень-очень раскаиваюсь! Что мне сделать, чтобы ты простил меня?
– Ничего мне от тебя не нужно! Все, что могла, ты сделала.
– Я всегда считала, что пока человек жив, он в состоянии исправить свои ошибки. Поздно бывает, когда человек умер. Или я тоже для тебя умерла? Тогда, конечно, я явилась слишком поздно. А может, лучше все-таки поздно, чем никогда? – настаивала Мила.
Дядюшка сидел, насупившись и сердито уставившись в камин невидящим взором. Он решительно не хотел ни разговаривать с Милой, ни мириться. Видимо, так сильно она обидела его в последнюю встречу, что он теперь и знать-то ее не хочет.
– Дядюшка, ты, кажется, собирался мальчика усыновить из детского дома? – снова сделала попытку Мила. – Я думаю, что это совсем не плохая идея.
– Странно, что ты об этом заговорила. После того как устроила грандиозную истерику и «цыганочку с выходом» на моих старых костях сплясала. До сих пор сердце колотится, никак не успокоится.
– Прости, я была неправа! И вообще я раньше такой дурой была, что вспоминать тошно.
– Я что – сплю?! – с саркастической ухмылкой обратился дядюшка к Миле. – Что это за игру ты со мной, Людмилочка, затеяла? Или еще не протрезвела? Маняша мне рассказала, какой вдрызг пьяной тебя привезли. А может, опять каверзу какую для меня придумала? Или решила соответствующие инстанции заморочить-подкупить, чтобы мне ребенка не отдали? Ты что – честностью и справедливостью вдруг заболела? Или у тебя приступы истерии начинаются и ты решила перед этим как следует поиздеваться надо мной?.. Да ты ли это вообще?! Может, ты вместо себя какую другую Людмилочку прислала, чтобы вывернуть меня наизнанку, наплевать в душу, а затем посмеяться над стариком?
У Милы от такого провидческого заявления даже колени ослабли. И хорошо, что она уже успела сесть в кресло, иначе бы точно свалилась прямо на роскошный ковер.
– Я, наверное, не вовремя приехала, извини! Не буду тебя больше беспокоить. Пожалуй, поеду обратно. Вот уж никогда бы не подумала, что мне будет отказано в покаянии.
– В церковь иди, там кайся! Потому что ты не только перед людьми, ты перед Богом виновата! За то, что творишь с молодыми душами, развращаешь их своей гнилой потребительской философией, словно нехристь какая. За то, что меня, старого и больного дядюшку, своими истериками да скандалами изводишь. Что – никак не дождешься, пока помру? Не переживай, уж немного осталось: еще один сердечный приступ – и ты наследница.
– Скажи, а если у меня никогда не будет детей, ты от меня отречешься?
– Это еще что за разговоры! Может, хватит уже чушь-то молоть?
– Извини! Я думала, ты терпишь меня только как мать твоего будущего внука.
– Час от часу не легче! Да ты в своем уме или как?! Ну не будет у тебя дитя – и что? Значит, так Богу угодно. Возьмем мальчонку из детского дома… Хотя я уже и не знаю, как лучше поступить. Вот съездил опять, поглядел на деток и понял, что совершу большую ошибку, если сделаю это. Все они считают меня своим дедушкой. А если я только одного заберу, другие возненавидят меня, сочтут предателем. За то что не их выбрал. Они все мне дороги. И каждому я помогу устроиться в этой нелегкой жизни, никого не обижу. Так пусть я останусь дедушкой для них для всех, а не для кого-то одного. Их у меня целых три детских дома. И не могу я обидеть всех, выбрав только одного. А так – все довольны… Они ведь мне письма пишут, секретничают со мной, дедушкой называют. И я им отвечаю. Будет теперь кому наследство оставить после моей смерти… Чего притихла? Намерения мои тебе не нравятся?
– Просто слушаю.
– С каких это пор ты меня слушать-то начала? Чудеса в решете, да и только!
– Начиная с сегодняшнего дня, теперь буду слушать всегда. Так что там с детками?
– Странная ты сегодня какая-то, будто сама не своя. Случаем, не заболела? А то, может, доктора?
– Да здорова я, здорова! Ты рассказывай.
– Так вот, и намучился же я там с директорами, пока не подобрал надежных. Прежние-то воровали нещадно, никакая моя помощь до детей не доходила. Ох и злыдни были! Веришь, детей за границу стали продавать за большие деньги под видом усыновления. И ведь все делали по закону, мерзавцы, ни к чему не придерешься! Я целое расследование провел, чтобы выяснить, каково там, за границей, живется нашим ребятишкам. Из пятерых проданных нашлись только трое, но в таком истерзанном состоянии, что опоздай мои люди хоть на день, не застали бы их в живых. Не медля ни секунды, обратился в соответствующие органы, и детей изъяли у так называемых «родителей», а потом через суд вернули обратно в детский дом… Что с тобой, Людмилочка, – тебе плохо?
– Не знаю, что-то голова закружилась.
Мила вдруг почувствовала внутри какую-то тяжесть. Неужели от коньяка? Или от перенапряжения?
– Это я, дурак старый, во всем виноват! Ты приехала со мной по душам поговорить, а я тебя своими проблемами гружу. Прости меня, дорогая, совсем из ума выжил, не ведаю, что творю. Надо срочно Семена вызвать, чтобы он осмотрел тебя. Маняша! – В дверях немедленно показалась озабоченная домоправительница. – Сей же час звони Николаеву, чтобы приехал. Людмилочка себя плохо чувствует.
– Ну к чему все эти хлопоты? Мне уже лучше, – запротестовала Мила, напуганная до смерти встречей с семейным доктором, который наверняка изучил истинную Милу Миланскую вдоль и поперек. Если к дядюшке и удалось подобрать заветный ключик, то от опытного взгляда специалиста вряд ли повезет увернуться. – Вот только есть очень хочется.
– Вижу я твое «лучше»: бледная сидишь, краше в гроб кладут. Маняша, вызови Николаева и подавай на стол, – распорядился он. – А ты приляг пока на диван, голова меньше станет кружиться, – хлопотал дядюшка возле Милы, чуть не силком заставляя ее лечь и укрывая пледом. – Отдохни, и тебе полегчает. Это от переутомления. Слишком много берешь на себя. И все не то, что надобно. Потому твой организм и не выдерживает, что идешь против своей природы. Вот Бог силы-то и отнимает. Ну ты полежи тут одна, а я пойду проверю, готов ли ужин. – И дядюшка вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.
Мила немедленно поднялась с дивана и прислушалась. А если он что-то заподозрил и отправился за охранниками, чтобы ее схватили и сдали куда следует? Нет, лучше быть рядом с ним. И она спустилась в столовую.
– Ты уже отдохнула? Что-то больно скоро. Ну да ладно, выспишься еще. Садись к столу. Вон тебе сколько всего Маняша наготовила. А вот мне что-то борща захотелось.
Мила учуяла запах наливаемого в тарелку наваристого борща и все яства, стоящие перед ней, словно растворились в тумане. Она вяло ковыряла вилкой нечто бледно-зеленое в своей тарелке, видимо, любимое кушанье Милы Миланской, которое перед ней поставила Маняша, и чувствовала, как у нее от голода кружится голова.
Уже почти неделю Троянов упорно кормил ее исключительно только блюдами, которые предпочитала королева светского бомонда. Мила возненавидела эту звездную кухню, ее бедный, измученный голодом желудок требовал простой и здоровой пищи, сигналя о своем желании болью и полнейшим дискомфортом.
– А можно мне тоже тарелку борща? – робко решилась наконец разрушить установленные традиции Мила, игнорируя все наставления и предупреждения Троянова.
Дядюшка от неожиданности уронил ложку на пол, и та, звонко ударившись, отскочила под стол. Маняша охнула и схватилась ладонями за пухлые щеки. Пока дядюшка удивленно разглядывал племянницу, пришедшая в себя Маняша уже наполняла тарелку и ставила перед капризной хозяйкой, а глаза так и светились любовью и умилением.