Лаборатория великих разрушенийФантастические повести
Шрифт:
— Скажите, — обратилась она к своему спутнику, когда они сели за один из столиков, — возможно ли, чтобы рядом с этим миром существовал тот, другой, который мы видели? И какой из них настоящий? Или оба они только миражи? Подует холодный ветер, и все исчезнет.
— Скажите, — обратилась Ида к своему спутнику, когда они сели за один из столиков, — возможно ли, чтобы рядом с этим миром существовал тот, другой?..
— По-моему, следовало бы все-таки предупредить главных инженеров об этих заговорщиках, — задумчиво
— Не смейте этого делать! — горячо воскликнула Ида.
— Я вам запрещаю об этом говорить хоть одно слово! Слышите?
Молодой человек с удивлением взглянул на раскрасневшееся лицо девушки.
— Вы, значит, в заговоре с этим Мальяром и другими? — улыбаясь, спросил он.
— Я не хочу выдавать чужих тайн.
— А «Левиафан»?
— Пусть он погибнет! Я ничего так не желаю. Меня не привлекает ваше холодное пустое небо с его неведомыми мирами. Я верю, как и Мальяр, в то, что ужасы войны сменятся полным и светлым счастьем для всех людей. Мы завоюем новый мир не там, а здесь. Мы носим его в своем сердце, — повторила она слова рудокопа.
— Ну, а если все-таки науке удастся осуществить эту великую мечту? Динамитом такой идеи разрушить нельзя: она бессмертна!
— А давно ли кто-то говорил, что чувствует себя счастливым со мною даже в этом каменном склепе? Но пусть осуществится эта ваша чудесная идея: пусть в небе где-нибудь откроется для людей та прекрасная страна, о которой говорят агитаторы, приглашенные Стоктоном. Пусть! И вот, если бы я вам сказала тогда: выбирайте небо без меня или Землю со мною, что бы вы ответили?
— Пусть погибнет «Левиафан», я готов сам пойти и помогать этому Мальяру, — ответил Менгер.
На другой день утром, когда Ида подошла к окну, она увидела огромный столб густого черного дыма, поднимавшегося рядом с верфью. Слух о подземном пожаре уже распространился по всему Рансому. В гостинице многие торопливо укладывали свои вещи, чтобы ехать в Шарлеруа. Управляющие, лекторы и агенты компании и сам Стоктон выбивались из сил, чтобы доказать, что никакой опасности нет и что произошла лишь маленькая вспышка подземного огня. Но им никто уже не верил. К вечеру работа прекратилась, дым окутал всю верфь, и Левиафан плавал в густых облаках, которые по временам совершенно скрывали его корпус. Наступила тревожная ночь. В Рансоме никто не ложился спать и все чего-то ждали. В одной из зал гостиницы до рассвета заседал совет главных инженеров и директоров под председательством самого Стоктона. Не было только Склярова. Его нигде не могли найти и начинали думать, что с инженером случилось какое-нибудь несчастье. Среди общей сумятицы и растерянности один Стоктон сохранял невозмутимое спокойствие. Он выслушивал советы своих подчиненных и друзей с видом человека, обдумывающего какой-то важный план, и никому не давал решительных ответов, все затягивая и затягивая обсуждение тех мер, которые могли бы еще спасти сооружение от гибели и остановить развитие подземного пожара. На рассвете в залу, где в облаках табачного дыма все еще заседало правление «Всемирного эмигранта», ворвался Скляров. Его костюм был в беспорядке, руки и лицо покрыты слоем копоти. Не замечая обращенных на него удивленных взглядов, он подбежал к столу и, задыхаясь от радостного волнения, крикнул Стоктону:
— Я нашел! И ведь это было так просто! Как мы все раньше не видели, что надо сделать, чтобы решить последнюю задачу? Не понимаю! Вот, смотрите!
И, схватив со стола карандаш, он начал уверенно и быстро набрасывать широкими штрихами ряд чертежей и формул, в которых скрывалась та тайна, которую с нетерпением в течение пяти месяцев ждал весь мир, следивший за окончанием постройки «Левиафана». Сначала в зале стояла мертвая тишина, потом вдруг все встали со своих мест, окружили инженера, и Скляров не успел кончить своих объяснений, так как его голос заглушили шумные восторженные восклицания, возгласы удивления и восхищения. Стоктон побледнел
— Я боюсь, что мы опоздали! — сказал он. — Если бы вы сделали это вчера!
Он начал отдавать торопливые приказания: в несколько минут поставил на ноги всех рабочих и вместе с инженерами послал их отвести в горевшую галерею воду из прудов и ручьев Рансома. Но было уже поздно. Подземные своды, охваченные пламенем, начали заметно уступать давлению огромной массы железа и камня; почва под «Левиафаном» колебалась, с страшным грохотом рушились связи и скрепы, и корпус судна дрожал и раскачивался, словно охваченный бурей.
Подземные своды, охваченные пламенем, начали заметно уступать давлению огромной массы железа и камня…
Каждое его движение сопровождалось криками огромной толпы зрителей, собравшихся на другом конце Рансома. Никто, не исключая и самых трусливых, собиравшихся недавно бежать в Шарлеруа, не мог отвести глаз от этого зрелища медленной гибели стального чудовища, озаренного первыми лучами восходившего солнца. И вдруг вся эта толпа, среди которой стояли Ида, ее дядя и Менгер, замерла от ужаса. К «Левиафану» бежали четыре человека, — Скляров, Лебрен, агитатор Витстон и Шавет.
— Мы еще успеем пустить в ход машину! — крикнул Скляров, — там целая Ниагара энергии, — и отведем ее в безопасное место! Скорей!
Все они через несколько минут исчезли в облаках дыма и долго спустя, — промежуток этот показался зрителям целой вечностью, — появились на розовой от лучей солнца поверхности гигантского ящера.
— Смотрите, вот Мальяр! — сказала Ида, схватив за руку Менгера и глазами указывая на высокую фигуру слепого рудокопа. Он стоял так, что солнце било прямо в его лицо, и с высоко поднятой головой к чему-то прислушивался.
— Я знаю, чего он ждет, — сказал Менгер.
В это мгновенье оглушительный взрыв потряс весь Рансом. Волна подземного прибоя прокатилась под равниной и разбилась под верфью. Толпа, бросившаяся бежать в разные стороны, увидела, как «Левиафан» рванулся в высь, куда стремилась его направить воля человека, и, наклонившись, тяжело рухнул на землю, исчезнув среди горы обломков и клубов дыма.
ЛАБОРАТОРИЯ ВЕЛИКИХ РАЗРУШЕНИЙ
I. Из дневника русского журналиста в Париже
В начале 1913 года я жил в Париже на Rue de la Paix в небольшом отеле, почти совершенно пустом в это глухое время года, когда зимний сезон оканчивается, а весенний еще не начинается. Моим соседом был богатый купец из Руана, страдавший множеством болезней, которые он днем лечил у парижских знаменитостей при помощи радия, электричества и световых лучей, а ночью — в кафе на площади Оперы, усердно глотая коньяк, абсент и ликеры. Этот маленький толстый человек с красным лицом, на котором отчетливо проступала тонкая сеть фиолетовых жилок, и длинными седыми бровями, представлял настоящую энциклопедию медицинских наук или, правильнее говоря, полунаучных, полушарлатанских способов лечения. Он перепробовал все патентованные средства, проглотил такое количество всевозможных микстур, настоек, чудесных экстрактов и отваров целебных трав, что было совершенно непонятно, как он перенес такое лечение и остался жив. Господин Ферульяк повсюду носил с собой запах аптеки, смешанный с пьяными ароматами крепких и дорогих вин. Гарсон, прислуживавший в нашем коридоре, называл приторную, тошнотворную атмосферу, окружавшую самого руанского капиталиста и все его вещи, «букетом господина Ферульяка».