Лаборатория великих разрушенийФантастические повести
Шрифт:
Кто-то бросил вслед ему камень, который ударил капитана по ноге; он на мгновенье остановился и что-то крикнул, но слов его никто не расслышал, так как все автомобили разом двинулись со своих мест и, подняв тучи пыли, направились по широкому шоссе в Рансом.
Общая ненависть к капитану фон Бейлеру, имени которого многие никогда раньше не слышали, разом сблизила незнакомых друг с другом людей. Точно появился призрак несчастной «Гарматании», погибшей от взрыва мины в Ирландском море, и все спешили рассказать какие-нибудь подробности, действительные или вымышленные, об этом судне.
Прежде чем автомобиль миновал сожженное разрушенное предместье Шарлеруа, девушка знала, что ее спутник, еврей Абрам Менгер, давно уже мечтал о возможности той эмиграции, которую пробовала
— В этом нет ничего фантастического, — с воодушевлением говорил Менгер. — Все научные открытия представляют только осуществленную мечту, и нет мечты ярче и сильнее, чем постоянное стремление от земли к небу. Может быть, там находится та страна обетованная, которую тысячу лет ищет мой несчастный народ, — добавил он, смотря на девушку печальными темными глазами.
— Я не верю в сказки Рансома, — решительно ответила Ида, бросив взгляд на дядю, который дремал в углу автомобиля. — Может быть, потому, что я слишком земная, — добавила она, смеясь, и поймала концы шелкового шарфа, взвеянные над ее головой теплым ветром.
— Зачем же вы приехали сюда?
— Мы все ездим с того времени, как у дяди убили на войне двух сыновей и немцы сожгли его имение. Вы, пожалуйста, не убеждайте его отправиться в это ужасное путешествие, — прибавила она шепотом. — Он так легко поддается чужой воле!
— А мне хотелось, чтобы вы были на «Левиафане»! — ответил Менгер.
— Почему? — спросила девушка. — Там ведь холодно и пусто, в этой бездонной выси. — Она указала на темно-синее небо. — Лучше оставайтесь на Земле!
Вдали показались строения Рансома. Акционерная компания не пожалела денег. Огромная гостиница стояла на том самом месте, где находился когда-то трактир Фюжоля. По сторонам ее тянулись постройки из бетона, железа и стекла, предназначенные для чтения лекций и различных собраний. Над всеми этими зданиями господствовала, как гора над холмами, гигантская верфь, предназначенная для постройки мирового воздушного флота. В центре ее, там, где стояла когда-то церковь, ясно и отчетливо вырисовывался на синеве неба серый стальной корпус первого междупланетного корабля. Он походил на гигантского ящера, всползшего на хаотическое нагромождение ажурного железа, камня и бревен. Гостиница была переполнена, и новые путешественники с трудом отыскивали себе места. Некоторым пришлось, впрочем, искать приюта в зале собраний. Среди последних находился и Менгер. Он расстался со своими спутниками в круглом вестибюле, стеклянный купол которого поддерживался двумя рядами колонн. Старый помещик на минуту оживился.
— Заходите к нам, — сказал он Менгеру. — Моя фамилия Кравчинский. В Рансоме я останусь столько времени, сколько пожелает Ида. Мне еще ни разу не удавалось ее в чем-нибудь переубедить.
Шумная волна эмигрантов, влившаяся через один из огромных входов, разъединила новых знакомых, и они разом потеряли друг друга в живом водовороте, в котором смешались люди всех национальностей.
Две небольшие комнаты, отведенные Кравчинскому и его племяннице, находились в пятом этаже. Рядом с комнатой Иды, по странной случайности, поместился капитан фон Бейлер. Он никуда не показывался из своего номера и до вечера расхаживал из угла в угол, то ускоряя, то замедляя шаги и время от времени повторяя какие-то фразы, похожие на приказания. Может быть, он представлял себе, что находится в тесной каюте своей подводной лодки U-26, следя в перископ за движениями черного корпуса «Гарматании» или наблюдая за мерным колыханием зеленой бездны, в которой бесследно исчезают люди и обломки корабля. Соседом бывшего помещика оказался миллиардер Вильям Стоктон. Он занимал четыре больших комнаты и все время что-то заказывал, на кого-то кричал, бранил по телефону управляющего и отдавал столько различных приказаний, что казалось, будто за стеной живет целый десяток Стоктонов, и все они желают перевернуть вверх дном гостиницу и весь Рансом. Из комнаты Иды стеклянная дверь вела на маленький балкон в три шага длиной, который, казалось, каким-то чудом держался на страшной высоте и каждую минуту готов был сорваться и
— Не правда ли, прекрасный вид! — неожиданно услышала Ида чей-то грубый, хриплый голос. — Но не советую вам подходить близко к решетке, — может закружиться голова, и вы очутитесь на площади скорее, чем бы пожелали!
Девушка с испугом повернула голову и увидела в нескольких шагах от себя самодовольную фигуру мистера Стоктона. Он сидел в кресле на своем широком балконе, за столом, на котором стояли серебряная ваза с фруктами и бутылки. Миллиардер был маленький, коренастый, толстый человечек с добродушным лицом, которому он напрасно старался придать выражение важности и даже торжественности.
— Вы, должно быть, эмигрантка? — спросил американец с той развязной самоуверенностью, которая свидетельствовала, что Стоктон, подобно коронованным, особам, лишь снисходит с высоты своего величия до разговора с неизвестной ему девушкой. Впрочем, со стороны Стоктона это было простительно, так как у него в бумажнике лежали собственноручные письма двух настоящих королей с выражением благодарности за оказанную им золотую помощь.
— Да, хорошее мы дельце затеяли! — усмехнувшись, продолжал миллиардер, которого виски, весеннее утро и красивое личико девушки, стоявшей на узком карнизе, располагали к откровенности. — Я сам вложил сюда десять миллионов долларов, но акции «Всемирного эмигранта» поднялись уже на сто процентов и все еще идут в гору; а что будет после первого рейса? Вы увидите, что сюда потечет золото со всего мира!
— А вы уверены, что этот рейс будет сделан? — спросила сильно заинтересованная Ида.
— Еще бы не уверен, я теперь не принимаю участия в сомнительных делах. Лучшие инженеры всего света признали, что «Левиафан» может совершить то путешествие, о котором мы кричим по всему миру. У нас уже осталось очень мало свободных мест. Билеты продаются на второй и даже на третий рейс. Впрочем, лучшим доказательством моей уверенности в чистоте этого дела является то, что я сам отправляюсь на «Левиафане». У вас есть уже билет?
— Нет!
— Спешите купить! Скажите мне одно слово, и я сейчас же прикажу оставить вам лучшую каюту.
— Благодарю вас, но я предпочитаю подождать.
— И посмотреть, не сломаем ли мы себе шею? — захохотал Стоктон. — На этот счет будьте покойны: против катастрофы приняты все меры, хотя мы отлично знаем, что в Рансом съехалось немало любопытных для того только, чтобы увидеть небывалое еще крушение.
После завтрака по всем коридорам огромного здания зазвенели звонки, и десятки голосов выкрикивали о начале лекции или проповеди знаменитого агитатора «Всемирного эмигранта» Джека Витстона на тему: «Последнее проклятие Земле».
Мгновенно все лестницы и лифты оказались запруженным и потоком любопытных, которые стремились попасть в залу собраний. Ида и ее дядя опоздали к началу лекции, и когда добрались до залы, она была переполнена. Лектор, высокий бледный господин с нервным лицом, находился уже на кафедре. Каждое его слово отчетливо отдавалось во всех самых отдаленных углах огромного здания, а на экране, занимавшем всю стену сзади кафедры, каждое слово его речи появлялось написанное огненными буквами. Джек Витстон был блестящим импровизатором и великолепным актером. Он не убеждал и не доказывал, а показывал своим слушателям то, что сам видел и чувствовал. В его изображении Земля, действительно, казалась каким-то адом. Произвол, тирания, деспотизм, торжество грубой силы, беспощадное истребление миллионов людей и целых наций, — все это он облекал в яркие картины, которые способны были привести в ужас и породить отчаяние у каждого, кто хоть на минуту поддавался его гипнотическому влиянию. Витстон в своем увлечении не щадил ничего и никого: от него одинаково доставалось и капиталистам, и королям, и церкви, и парламентам, и законам.