Лачуга должника
Шрифт:
– Просыпайся, приехали!
– как бы сквозь стену услыхал я в шлемофон голос Павла.
Сказал я старику закатных лет:
"Ты много спишь, соннолюбивый дед!" Потягиваясь, мне ответил он:
"Я тренируюсь. Близок вечный сон".
Произнеся это загадочное четверостишие, мой друг навел на меня свет от своего вмонтированного в шлем фонарика и помог мне встать. В "пенале" было еще темнее, чем обычно: линзы мягкой подсветки вышли из строя. Из-за этого ярче казались звезды, мерцавшие во тьме за сталестеклянными стенками "пенала".
– Ну как, не треснул твой ценный скелет? Черепушка цела?
– осведомился Павел.
– Все в норме,- ответил
О силе удара свидетельствовал и интерьер "пенала". В неярком свете наших фонариков видны были валявшиеся на полу телепюпитры. Одно из кресел, до того наглухо принайтовленное к полу, теперь лежало возле входа в гермолюк. Верхняя крышка этого люка, в точке ее соприкосновения с обжимной колодкой, оказалась деформированной, и педальное устройство вышло из строя. Это означало, что мы заперты в "пенале" и не сможем покинуть его без посторонней помощи. Наиболее же тревожным фактом было то, что подача дыхательной смеси в пенал прекратилась; мало того, внутренний бароприбор показывал полное падение давления - очевидно, в местах соединения "пенала" с основным корпусом корабля образовались зазоры. Таким образом, мы могли рассчитывать только на "горбы" своих скафандров, где имелся запас дыхательной смеси (усредненно) на пятьдесят минут дыхания.
Посовещавшись, мы с Павлом решили воздержаться от сигналов о помощи. Нам было ясно, что "Тетя Лира" получила серьезные повреждения и все силы экипажа сосредоточены сейчас где-то на главном аварийном участке, где идет борьба за живучесть корабля. Сами же мы предпринять попытку возвращения в корабль не имели морального права: мы не знали, как обстоят дела в межлюковой кессонной камере; если и там произошла деформация, то мы своей неосторожной попыткой могли разгерметизировать весь корабль.
Чтобы рациональнее расходовать запас дыхсмеси, мы, расчистив от обломков участок пола, легли животами вниз и постарались расслабить мускулатуру до предела. Я даже попытался заставить себя ни о чем не думать: ведь и на это идет энергия. Но не тут-то было!
– Два матроса лежат, как два матраса,- послышался голос Павла. Не бойся того, что случилось когда-то,Гораздо опаснее свежая дата!
Меня покоробило. Мне не нравилось это грубое шутовство. Но все же я порадовался, что мой друг именно так встречает опасность. В который раз я поразился странной многосторонности его натуры: еще несколько минут тому назад он, порой впадая в какую-то расслабленную сентиментальность, плел мне свои ностальгические небылицы, а теперь, когда вплотную подступила нежданная беда, он совершенно спокоен. Я подумал, что если бы Павел захотел освоить военную историю, то он, несомненно, изучил бы ее с такой же дотошностью, с какой изучил мирную жизнь XX века, и из него вышел бы хороший воист. По всем остальным данным он вполне достоин этого звания. Правда, склонность к стихоплетству… Но ведь это никому не мешает, это его личное дело.
Мои размышления были прерваны резким зуммер-сигналом. Затем послышался голос старшего астроштурмана Карамышева:
– "Пенал", доложите обстановку! Потери есть?
– Потерь нема,- ответил Павел.- Но, возможно, будут. Люк заклинен, подача воздуха из корабля прекратилась, так что мы - в безвоздушном пространстве. Воздух у нас - только в "горбах". Настроение приподнятое.
– Уточните последнее слово, не понял.
– Настроение бодрое.
– Благ-за-ин! Как долго можете продержаться? Докладывает каждый в отдельности.
Я взглянул на нарукавный цифроид: там в этот момент пульсирующее, фосфорически светящееся число "39" сменилось на "38" - и отрапортовал:
– Имею запас дыхсмеси на тридцать восемь минут дыхания.
– Имею запас на сорок одну минуту,- доложил Павел.
– Через десять минут сообщу срок прихода помощи,- произнес астроштурман.Экономьте дыхсмесь, не двигайтесь, примите позы отдыха.
– Уже приняли,- ответил Павел. Не щадя своих усилий, Отдыхает кот Василий.
Дни и ночи напролет На диване дремлет кот.
Стишка этого Карамышев уже не услышал, так как вырубил связь раньше. Но вскоре опять послышался зуммер, и астроштурман сообщил, что в кессонной камере в результате аварии полностью вышла из строя автоматика. Чтобы вызволить нас, потребуется время… Экономьте дыхательную смесь!
– Благ-за-ин!
– ответил я.- Информируйте нас об обстановке на "Тете Лире".
– Пробит правый борт в районе отсека биогруппы. Повреждены переборки. Погибло восемь человек. Идет аврал по заращиванью пробоины. Ввиду смерти Терентьева его обязанности взял на себя я. Сеанс связи окончен.
– Жаль Терентьева, ой как жаль!
– услышал я тихий голос Павла.- Он ведь родня мне, теперь-то скрывать нечего. Я ему тогда, при наборе в экспедицию, доказал, что он мне пра-пра-правнуком приходится, и уговорил его. Он меня, можно сказать, по родственному блату сюда зачислил. Я ему пра-пра…
– Паша, прошу тебя: успокойся и не разговаривай!
– прервал я его. Я решил, что у него началось кислородное голодание, в связи с чем ностальгический настрой его психики преобразовался в бред. Павел внял моей просьбе и замолчал.
Мы лежали молча - лицом вниз, спиной к звездам. Время текло не то слишком быстро, не то слишком медленно, не то вовсе остановилось.
– У тебя сколько осталось?
– спросил вдруг Павел. Я сразу понял, о чем речь, и взглянул на цифроид.
– Девять,- ответил я.
– А у меня - тринадцать. Я с тобой поделюсь. Ты же не виноват, что у тебя легкие объемистее моих.
– Паша, не делай этого! Я запрещаю!
– Ну ладно, заткнись,- буркнул он.
В скором времени я почувствовал затрудненность дыхания. Чтобы не подвергать себя постепенному удушью и считая, что помощь уже не поспеет, я решил сбросить с головы гермошлем - дабы сразу погрузиться в обезвоздушенную пустоту "пенала". Я потянулся рукой к соединительному кольцу, хотел нажать на штуцер, но рука заблудилась в пространстве, онемела. Какие-то цветные многоточия вдавились в мои зрачки…
…И вдруг сознание вернулось ко мне. Оказывается, Павел подсоединил питательный микрошланг своего "горба" к ниппелю моего "горба". На какое-то короткое время наши воздушные запасы уравновесились. Затем нам обоим пришлось одинаково плохо.
16. СПАСИТЕЛЬ, НО УБИЙЦА
Первое, что я почувствовал,- это то, что на мне нет скафандра и что лежу я на чем-то мягком. Затем я открыл глаза и увидел, что надо мной склонился Саша Коренников, зубной врач экспедиции, человек с вечно напряженно-серьезным лицом, по нраву же - общительный и даже веселый; он со всеми был на "ты". Я вспомнил, что Павел зовет его то дантистом, то Дантом, то Дантоном, то даже Дантесом - и тот не обижается: ему, кажется, даже нравятся эти Пашины подшучивания. Но сейчас выражение лица Коренникова вполне соответствовало серьезности момента. Держа в левой руке картосхему, правой он нажимал на клавиши датчиков, вмонтированные в нависавший надо мной энергохобот. Я понял, что лежу в реанимационном комбайне.