Лачуга должника
Шрифт:
– Конфеты-то с утра ни к чему,- поморщился Валентин, торопливо выпив свою порцию.- Мне бы повторить… Повторение - мать учения.
Я принес второй. Валик приободрился. Даже важность какая-то в нем проявилась.
Опорожнена посуда - Началось земное чудо!
– Вот так и живу!
– с вызовом изрек он.- И не хуже других!
– Хуже!
– возразил я.- Глаза бы мои не глядели…
– Ты что?! Поставил мне два граненых с этой слабятиной мутной - так думаешь, и поучать меня заимел право?!
– окрысился
– Я к тебе по-хорошему, Валик. В порядке миллионерской взаимопомощи. Я тебе добра хочу.
– Хочешь добра - выдели еще стаканчик!
Делать нечего, я взял ему третий. Этот он осушил уже не залпом, а глоток за глотком. И сразу скис, заныл, начал катить телегу на товарищей по бывшей работе: они его недооценили, в душу ему нахаркали. Затем стал капать на жену: она его прогнала. Вот у тебя, Пауль, имеется задрыга - извиняюсь, подруга жизни,- а у меня нет.
Ты с изящною женою Дремлешь, баловень толпы,А со мною, а со мною Делят ложе лишь клопы.
Он долго жаловался, что у него теперь твердой работы нет. Он по негласной договоренности сторожит один склад, он, в сущности, на подачки живет. Обманула его жизнь…
Я тоже посетовал ему на трудности своей творчески-поэтической жизни, на недооценку меня критиками.
Не забудь, что ты не Пушкин, И не лезь тягаться с ним,Кирпичом по черепушке Мы тебя благословим!
– Пора мне в свой особняк идти, в пристанище миллионера,- заявил Валентин.- Приглашаю тебя. Увидишь, до чего меня люди-людишки довели. И хобби свое покажу. Причуду миллионера увидишь.
Мы вышли на улицу. Первым делом Валик потянул меня к той же "Восьмерке".
– Это и есть твое хобби?
– подкусил я.
– Не топчи меня! Питье - это моя основная профессия. Хобби у меня другое.
Я взял пол-литра "Старки", купил полкило докторской и триста граммов сыра. Потом мы зашли в булочную и отоварились хлебом.
Заявляйтесь в мой дом. поскорее, И с собой приносите дары; Гастрономия и бакалея - Две любимые мною сестры!
Затем Валентин повел меня в какую-то узкую улочку.
– Вот и приехали!
– объявил он.- Пожалте в мои апартаменты!
Перед нами высился старинный трехэтажный особняк. Подвальные окошечки его были забраны фигурной чугунной решеткой, а рамы на всех этажах - выломаны; проемы окон чернели пустотой.
– Не пужайся, дом на капремонт пошел, но склад пока что еще существует; подвал тресту нежилого фонда подчинен,- пояснил Валик.
Мы вошли в безлюдный, заваленный всяким хламом двор и остановились перед обитой железом дверью, на которой висел огромный амбарный замок. Валентин с ответственным видом полез в карман, вынул ключ и отворил дверь.
– Осторожно, тут четыре ступеньки!
– предупредил он. Затем снял с невидимого гвоздя лампу "летучая мышь", зажег ее и повел меня за собой.
Подвал был сухой; в нем пахло не сыростью, а пороховыми газами, как в тире, и это меня удивило. Мы шли, петляя между штабелями жестяных и деревянных ящиков, между пригорками из пустых мешков. В одном месте были свалены в кучу старые магазинные весы; в другом - какие-то эмалированные емкости и алюминиевые жбаны. Наконец мы подошли к фанерной двери.
– Входи, Пауль, в хазу нищего миллионера!
– пригласил Валентин.
Я очутился в комнатке со сводчатым потолком и выщербленным цементным полом. Справа чернел дверной проем, ведущий неведомо куда; слева маячило узенькое зарешеченное оконце, из него мутно просматривался облупившийся брандмауэр соседнего дома. В каморке стояла колченогая железная кровать, застеленная мешковиной, перед ней стол, сконструированный из ящиков; столешницей служила покоробившаяся чертежная доска. Имелся и стул со сломанной спинкой; наверно, кто-то из переезжавших жильцов дома бросил его за ненадобностью.
Когда хозяин хазы поставил лампу на стол, я увидел, что там, помимо пустых стаканов и кое-какой посуды, лежит большая пачка открыток. Я принялся перебирать их. То были фотографии киноактеров, кинорежиссеров и киносценаристов; таких в те времена было навалом в каждом газетном киоске. Неоригинальное хобби, подумал я. Но что меня удивило, так это то, что в пачке были только мужские лица.
– Не узнаю тебя. Валик: ни одной красотки нет в твоей могучей коллекции.
– Женщин я щажу,- загадочно и хмуро изрек он, откупоривая бутылку.
Мы приняли по полстакашку, и Валентин еще больше помрачнел. Он начал вдруг укорять меня в том, что я будто бы принес ему несчастье. Я, конечно, стал обороняться словесно.
Мирно текла деловая беседа, Пахло ромашками с луга…
Два людоеда в процессе обеда Дружески съели друг друга.
Валентин вдруг замолчал. Недобрая ухмылка кривила его губы. Внезапно он нагнулся и извлек из-под кровати малокалиберную винтовку и цинку с патронами.
– Ты что, укокать меня замыслил?
– нервно пошутил я.
– Не тебя. Хоть тебя-то, может, в первую очередь бы следовало,- пробурчал он и, зарядив тозовку, положил ее на постель.
– Она что, как сторожу тебе полагается?
– спросил я.
– Черта лысого! Я спер ее, а где - не скажу… Еще слегавишь. Найдут - срок припаяют… Впрочем, плевать мне, отсижу. Времени впереди хоть отбавляй.
Взяв со стола фотографию какого-то кинодеятеля, схватив лампу, он направился к проему в стене.
– Сейчас мое хобби увидишь! Идем, Пауль!
Я потопал за ним. Мы вступили в темный коридор, затем уперлись в штабель ящиков. Валик прибавил огня в лампе, повесил ее на свисавший со свода крюк. Затем приладил портрет к верхнему ящику специальной защипкой и пошагал обратно в комнатенку. Я - за ним.