Лачуга должника
Шрифт:
Жизнь состоит из деяний и пауз, Смена событий порой незаметна,Но тосковавший в безветрии парус Все же дождется счастливого ветра!
Оптимистическое предсказание моего друга не сбылось. Ветер, которого дождался парус, не был счастливым. После полудня он начал свежеть, еще через час стал крепким, затем перевалил за девять баллов. А вскоре я понял, почему островитяне не строят домов, предпочитая им пещеры: дома развалились бы под напором бурь. Во время штормов обитатели пещер плотно задраивают двери и световые колодцы и не кажут носов из жилья.
С большим трудом упросил я лекаря выпустить меня из каменной
Валы, огромные, как на картине Хокусаи, шли по океану. Они перекатывались через скалы, ограждавшие бухту. Расстегнув ворот комбинезона, я крикнул в переговорник:
– Ты слышишь меня, Паша? Как ты себя чувствуешь?
– Как в лифте, который падает с тридцатого этажа, но в последний момент не разбивается, а опять взлетает вверх… Но, надо сказать, посудина ихняя очень хитро построена: пляшет на волнах, как пробка, а тонуть не хочет.
– Паша, слышу тебя неважно. В чем дело?
– Энергопитание в переговорнике на исходе. "Коля", сукин кот, забыл подзарядить.
– Паша, а как настроение твоих товарищей?
– Дружным, спаянным коллективом треста "Ялмезглаврыбпром" план по романтике выполняется успешно!
Плыви и чуда в чудо Сквозь бури и года, А если будет худо - Так это не беда!
Последнюю строку я расслышал с трудом. Затем - молчание. То был наш последний разговор. После этого я немедленно связался с Чекрыгиным, тот сконтактировался с "Тетей Лирой", и Карамышев распорядился о срочной отправке в наш квадрат беспилотного авиаспасателя. Но ураган, зародившийся в нашем квадрате, уже охватил широкую зону и теперь с такой же яростью неистовствовал в районе стоянки "Тети Лиры". При взлете с палубы спасатель потерпел аварию и вышел из строя. А когда я по спецключу приказал катеру, оставленному нами возле Безымянска, взять курс на остров (я хотел использовать катер лично - для поисков ботика), катерные охранительные устройства ответили отказом: они "испугались" урагана.
На следующий день сила ветра упала до четырех баллов, и начались поиски всеми возможными средствами; я тоже принял в них участие. Но прошло двое суток - ботика не обнаружили. Поисковые операции были отменены: и земляне, и иномиряне пришли к выводу, что ботик погиб. Позже выяснилось, что вывод - ошибочный, ибо искали на море, а надо было искать на суше. В первые же часы шторма суденышко отнесло к материку, и там огромная волна перебросила его через песчаную косу и "приземлила" в дюнных зарослях. Команда отделалась легкими ушибами, ботик тоже уцелел; только мачта надломилась. Трое островитян и землянин общими усилиями оттащили суденышко подальше от уреза воды и стали ждать улучшения погоды.
Пять дней спустя поселок облетела весть: на горизонте - парус.
Островитяне столпились на берегу бухты, к ним немедленно присоединились и мы с Чекрыгиным.
Волнение моря не превышало двух баллов, видимость была удовлетворительной.
– Там их только трое,- сказал стоявший рядом со мной.
Я вынул дальнозор. Да, в ботике сидело только трое, и Павла Белобрысова не было среди них. Но вот суденышко накренилось на волне, и я увидел, что в носовой его части лежит нечто продолговатое, обернутое в ткань того же зеленоватого цвета, что и парус ботика.
Когда ботик причалил, Барсик и его товарищи вынесли тело Павла на берег, положили его головой к океану и отвернули ту часть ткани, что закрывала лицо. Черты лица моего друга не были обезображены, но поражала худоба: казалось, он скончался после очень длительной и тяжелой болезни. А от какой именно - мы не знали и никогда не узнаем.
– Он не отвратил бури, но он не пожалел себя, чтобы отвратить беду от товарища,- тихо сказал Барсик. И далее поведал, что произошло на материке.
Чтобы вернуться на остров, островитянам нужна была новая мачта. На второй день, после того как их выбросило на дюну, Барсик вынул из носового рундука топор и спросил, кто хочет идти с ним. Павел откликнулся первым.
– У меня и в этом деле опыт есть!
– заявил он.
Два иномирянина остались сторожить ботик, а Павел с Барсиком направились в прибрежный лес. Деревья, росшие на дюнах, для мачты не годились: они искривлены ветрами. Пришлось углубиться в заросли довольно далеко, прежде чем нашлось "бодчегороту" - дерево с прямым стволом. Оно стояло на краю поляны.
– Давненько я деревьев не рубил, дай-ка мне поработать,- сказал Белобрысов и принялся за дело.
Свалив дерево, Павел вернул топор иномирянину, и тот начал обрубать сучья.
И вдруг Барсику стало страшно. Он выпрямился и увидел, что на противоположном конце поляны раздвинулись ветви.
– Воттактаки!
– прошептал островитянин.- Они сюда…
– Не путай единственное с множественным,- спокойно возразил Павел.- Там всего один.
– Один воттактак - это тоже смерть,- шепотом ответил Барсик.
– Один - это смерть для одного,- произнес Белобрысов и, выхватив у ялмезианина топор, кинулся навстречу чудищу. Но разве одолеешь метаморфанта! Через мгновение на земле лежал труп Павла, а в глубь леса убегали два воттактака.
– Значит, последние слова его были: "Один - это смерть для одного"?
– переспросил я Барсика.
– Нет, не самые последние. Уже на бегу он обернулся в мою сторону и выкрикнул какое-то непонятное слово, не на нашем языке. Но я его запомнил. Оно звучит: "Живипетя".
– "Живи, Петя!"?-удивленно переспросил Чекрыгин.
– Да-да! Вот именно это он мне и крикнул,- подтвердил иномирянин.
Так умер мой отважный друг Павел Белобрысов, уверовавший в свою сказку, в созданную им ностальгическую легенду о том, что он - пришелец из двадцатого века. Похоронили его у подножия маяка. Обряд погребения был на некоторое, весьма, впрочем, непродолжительное, время нарушен одним странным происшествием. Когда Чекрыгин произносил прощальную речь в честь Павла, в толпу молчаливых, грустных иномирян внезапно вклинился "Коля". Наклонившись над только что вырытой могилой, чЕЛОВЕК отчетливо произнес нижеследующее:
– Высококачественный человекопоэт Белобрысов скончался, умер, погиб, скапутился, загремел в лузу, выключился - вижу я. Самовыключение без возможности последующего включения произведу и я. Уважаемые граждане и гражданочки, приветик вам с кисточкой.
Вы "Колю" нигде не ищите, Могилка его глубока.
В шалмане его помяните, Хватимши стакан молока.
– Что он говорит?
– спросил стоявший рядом со мной Барсик (напомню Уважаемому Читателю, что ялмезианским языком "Коля" не владел).