Ладанка с Шехонь реки
Шрифт:
С островка в низину, заросшую рогозом, стекал ручей. Похоже, в прошлые дожди вода подмыла корни у тройной берёзы. Это объясняло, почему обнажился край плетёного короба, к которому потянулась, клонилась веточка. Нет, не бабочка белая верхушку перевешивала.
Подобрав попрочнее палки, выломав себе подручный инструмент, Гришаня высвободил короб из земли. В коробе лежал чёрный кожаный мешок - гладкий, дубленный до нежной упругости. Парень развязывал его, не смея дышать.
Ленты алые, шёлковые. Жемчуг белый, жемчуг розовый, жемчужины с голубиное яйцо. Каждую из них Гришаня пересчитывал, когда писарем служил.
Что же делать ему с таким-то кладом? Не продать. Без инструмента не перепрятать. Даже не похвалиться Аннушке. Разве только пробраться в дом незаметно? Поискать в подполах, куда могли бы закатить жемчуг коты? Подбросить. Оправдаться.
Навострённый птичьей зоркостью, Гришаня стал замечать у жемчужинок изъяны. Он оглядывал знакомиц то левым глазом, то правым. Нет, не терялись от смены взгляда трещинки, не расплывались матовости и едва видимые бугорочки. Ни левым, ни правым, ни обоими перед носом. Не косой он уже, выходит? То-то, когда к острову берёзовому шёл, в ёлку ни в одну не влетел.
Гришаня наломал в кожаный мешок багульника и уложил поверх сапоги. Замаскировал добычу. Перед тем, как уходить с болота, парень прокричал спасибо свечке-кладу за то, что раскрылась она, сдержала слово.
Солнце перевалило зенит, Гришаню сморило. Он решил отоспаться в лесу, а ночью пробираться в купеческий дом. Есть опять захотелось. Теперь-то он не мог напитаться гусеницами и жуками. Увидав издали костерок, узнав ранец и красный мундир пришлого солдата, Гришаня повернул по опушке к нему.
В котелке бурлили щи из крапивы и конского щавеля. Жирные, оттого, что заправлены ветчиной. Солдат Игнат Тимофеевич по-отечески ласково улыбнулся Гришане:
– Гляди-ка! Не пропал малый. Оголодал верно? Ты топорик возьми - выбей-ка мне баклушку берёзовую. Ложку тебе вырежу.
– Ложку?
– обрадовался Гришаня, - Это я мигом!
– Ты, гляжу, от страданий пережитых и хромать меньше стал.
– Есть такое. С перепугу.
– Ну-ка, обернись, к костру. На ранец теперь посмотри. Да и косишь ты не столь заметно.
– Нашли вора?
– спросил Гришаня.
– Вора я давно обнаружил. Оттого и тебя отпустил, как только случай представился.
– Коты?
Парень решился испытать надёжность плана по подбрасыванию жемчуга в дом на беседе с бывалым солдатом.
– Какие ещё коты? Погоди, Гриша.
Игнат Тимофеевич поправил над варевом крышку, указал Гришане взяться с другой стороны за палку-перекладину с бурлящим котелком. Вместе они сняли душистые щи с огня, после чего солдат укутал их шинелью настаиваться.
– Закатили коты жемчужины по щелям, пока в подполе бесились?
– выпалил Гришаня.
– А замок англицкий в сундуке тоже коты открыли?
– Не томи! Кто там жемчуг сумел унести в полном доме народа?
Но солдат Игнат Тимофеевич медлил. Он примеривался ножом к деревяшке, коей предстояло стать ложкой:
– Жемчуг из вашего сундучка давно унесён. Оставалось только тебя под подозрение подставить. Но коты ту компанию почитай что сорвали. В планах преступных, я думаю, много улик намечалось супротив тебя выстроить. Ночь на подготовку. А коты весь дом переполошили, ты прибыл досрочно. От локона рыжего в сундуке сам отбился. Исхитряться пришлось на скорую руку. Быстренько промяли следы под окном кабинета. Вот только золы из цветника на ковёр принести не догадались. Чёрная там земля. С другого места. С того, где туфельки барыни Анны Лексеевны ходили и наследили у Мани на тряпочке. Я утром вмятины от прыжка твоего нашёл. Сперва-то посчитал даже, что они тебя обличают. Пробирался, может быть, ночью в сапогах. А потом помешало что-то, спугнуло тем же путём дом покинуть. Снял сапоги, дабы бесшумнее до другого окна дойти. После сообразил, что незачем тебе в кабинет из палисадника лазать. Дверь - не преграда, когда срочности в хищении нет. А прыжок из окна барской спальни, да потом слова твои про нежданный приезд Матвей Палыча объясняют как раз наличие у воровки локона рыжего, мерки сапожной и знания, когда ты из дому ушёл и где спать собираешься. Ночью мы в палисаднике непорядок кой-то не разглядели. Не случайно там коты всё перерыли, а в покоях запах капель успокоительных стоял, из корня валерианового.
– Ку! Ку! Куууу!
– запричитал Гришаня, - Ножки-то у Аннушки холодные были.
– Из воды, вестимо, - кивнул солдат Игнат Тимофеевич.
– Лодка кужем бестолковым, возле пристани неуместным оказалась!
– прокричал Гришаня, - Средство сундук открыть, было у Аннушки!
– Главное, время у неё было, - кивнул солдат, - Не столь ваш сундучок велик, могла и к мастеру тайному свезти. Держи ложку!
– А для чего она поклёп возвела на меня? Почему сама у себя украла? Вызнали?
Выкричавшись, да повертев ложку в руках, Гришаня чуток успокоился.
Солдат Игнат Тимофеевич покачал головой:
– Может быть, долг постыдный у неё. Может, любовник второй. Не смог вызнать. Шибко прогневались на меня за то, что я побег твой проспал.
Гришаня рискнул поделиться с товарищем обидной догадкой:
– Кот в доме жил чёрный, приблудный. Драчливый очень. Потом он пропал. А такой же чёрный кот, говорят, в барке с разбойником Базаем по рекам ходит. И псаломщик Федя, я из чулана слышал, рассказывал, что когда разгромил разбойников гусар Юрий Михалыч, Базай-то ушёл. И нашёл он как-то сразу же средства для подкупа, товарищей своих освободить желая. Федя, помнишь, говорил про то, как Базай записку о выкупе в богослужебную книгу ему на клирос подкидывал?
Солдат Игнат Тимофеевич неспешно раскутал котелок, поставил его промеж себя и Гришани. Перекрестился, взял ложку. Кивнул парню приступать к еде.
– Басен много про вашего Базая рассказывают, - качал головой солдат, - То ли жив человек, то ли герой из сказок, - Сам-то, куда теперь путь держишь?
– Аннушку хотел повидать. Уже не хочу.
– Вовремя я тебя встретил. Ложку-то мимо рта не проноси.
– Рад стараться, - выскалил улыбку Гришаня.
– Слушай, малый, пойдём-ка со мной вместе царю служить. Будешь у нас писарем при штабе. А совсем хромать разучишься, ты и в разведку горазд.
– Трудно мне на такую перемену решиться, - вздохнул Гришаня, - Тётка Аннушкина - Мариша меня на выселок к себе жить позвала. Полюбился я ей рыжим, косым и хромым. Приходи, говорит, ко мне, я и делать тебя научу, и расделывать.
– А как встретит-то она теперь глазастого, легконогого и поседевшего?
На ветку соседней берёзы вспорхнула кукушка. Склонив голову на бок, птица глядела, как хлебает Гришаня солдатские щи.