LAДО
Шрифт:
Вот она ушла, и полезли они. Где они были минуту назад? Где они были? Она бы сказала. Она бы сказала им: «Он не хотел… Я верю». Я бы заплакал. Я бы плакал и плакал. Приходи меня качать. Ты сама красота. Потому что иначе и быть не может. Кто, если не ты, красота. Без тебя мне их не снести. Много их, а ты одна. И такая ты… Паутинка… А легко. И откидываю я одеяло, и взлетаю, сам не знаю как… Вокруг все шумят: мол, ночь уже, утром, дескать, встанешь, и летай себе на здоровье. Развлекайся.
Приходите, тетя Кошка, нашу детку покачать.
Проба
Она ехала на эскалаторе вверх, он по стечению обстоятельств ехал вниз. Где-то они встретились. К сожалению… Он уже знал, что с ним будет. Все на неделю вперед. А теперь… Сколько он спотыкался! Сколько пришлось выслушать! А потом… Потом опять вниз…
Проба пера…
Можно, конечно, представить, что ее отравили. Враги. Она ждала меня в Кремле, под охраной пушек, самоходок и самолеток. А я… Я спешил. Видит Бог, я спешил. Загнал сотню лошадей, измучил своим беспокойством друзей, но улыбался. Черт побери, каждый раз, когда я спешил к ней, я улыбался самой широкой на свете улыбкой. Из-под усов. Какие тогда были усы!
Но дело не в усах. Враги узнали, где она, бросили с самолета пилюлю с ядом – сейчас и такое бывает – попали. А я… Я не успел… Вовремя… Как был ей нужен… А не успел. Она умерла на моих руках.
А усы сбрил. Зачем теперь?
Проба пера…
С ней было хорошо. Такая большая и такая некаменная. Они сидели на широком подоконнике, свесив ноги вниз. Штора за ними была глухо задернута, и казалось, обратного хода нет. Тем более что где-то там, за шторой, в бешенстве метался ее муж.
– Как тебя зовут?
– Маргарита.
Он даже отшатнулся. В голове стали проясняться какие-то воспоминания из школьных лет. Вспомнился Набоков. Нет. Там была какая-то другая женщина. Окно… Было окно… Ночь… Скамейка внизу, под окном… А здесь – трамвайные пути… И там что-то было про трамвай… Он вспомнил. «Маргарита рванула штору и села на подоконник боком, охватив колено руками». Маргарита…
Маргарита работала продавцом в рыбном отделе, он – экспедитором. Они почти не встречались. Однажды ему удалось подсмотреть, как она поправляла колготки. Вполне реальная, даже чересчур… Теперь она была волшебная. Синий фартук трепало ветром.
– Летим? – тихо предложила она.
– Я? – зачем-то спросил он.
– До тебя все падали…
– А я?
– А ты полетишь…
– Как свинья?
– Это до тебя все летали как свиньи…
– Ну, как же там было… – он вспоминал. – Боров?
– Да как хочешь… Хочешь – свиньей… Хочешь – боровом… Хоть кем…
– А он?
– Он? Он не полетит… Он теперь как голубь – все больше пешком ходит, далеко не летает…
С ней было хорошо…
– Летим! – решился он.
Они взялись за руки, сошли с окна первого этажа на тротуар и скрылись за поворотом. Через пять минут из окна напротив вылетели еще двое. Где-то еще, и еще где-то… Они все держались за руки. За городом они собрались в стаю и направились к югу…
Через девять месяцев на Пасху он, пролетая над родным городом, был сбит колокольным звоном…
Проба пера…
– Будьте здоровы, – пробасил мужчина в коричневой куртке, нависающий надо мной. Женский голос что-то объявил в динамик, и двери захлопнулись.
– Я что чихнул?
Но я уже не слышал своего голоса. Поезд набирал скорость. В окне напротив включили мое отражение…
Должно быть, чихнул. Где-то выхватил сквозняк. В метро. Здесь их много, только уворачивайся. Люди пробегают мимо, баламутят воздух… От поездов, в поездах… А моему истощенному бессмысленностью организму и пролета мухи достаточно. Глаз неделю дергается, что-то отсчитывает, людей смущает, вгоняет в задумчивость, в мучительное воспоминание: Когда? И Где? И Кто, вообще?
– Будьте здоровы! – дуэтом исполнили студентки напротив. Двери захлопнулись. Оглянулся. Удивительно, в окне за моей спиной то же показывали меня. Значит, мне? Издеваются?
– Спасибо, – хотя все равно не услышат, судя по звуку, мы близки к взлету.
– СПАСИБО, – на всякий случай проартикулировал, может, прочитают по губам.
Снова остановились. Мужской голос что-то проинтонировал в динамик… Их там двое? Двери захлопнулись.
Двери хлопали и хлопали. За окном почти ничего не менялось. Выключали на станции свет, какие-то рабочие меняли буквы, золотили бра, собирали мозаику, заменяли скульптуры… Свет включали, и голос в динамике объявлял новую станцию. Кино, да и только…
Мужчина в коричневом взмахнул руками, и весь вагон хором пропел: – Будьте здоровы! Коричневый поклонился, поднял чемодан и вышел.
Да что за… Твою же мать! Взбесились?
Девушка слева полезла к себе в карман… Или ко мне. Тесно. Достала платок… Свой или мой? Не важно… Протянула мне. Значит, все-таки чихнул. С чего?
– Будьте здоровы, – я растерялся…
– И вы тоже…
– Оставьте себе…
– Что?
– Платок оставьте себе…
– Да. Спасибо… И вы…
Она засмеялась. И я как-то неожиданно засмеялся. Если б заплакала, наверное, я тоже плакал бы… Но ведь засмеялась же…
– Спасибо.
Я высморкался в платок. Стесняясь. Сколько себя помню, всегда стеснялся.
– Алик, – я протянул ей руку с платком.
– Алена, – она взяла меня за рукав двумя пальцами, приподняла и опустила. Улыбнулась. Если б рассердилась – не знаю… Но ведь улыбнулась.
Вдруг что-то подбросило меня, ударило о пластиковый короб лампы и опустило на колени сидевшей по соседству старушке…
– Будьте здоровы!
Меня снова подбросило и опустило на колени к следующему. Пошел по рукам…
Она. Люди возмущались, а она так улыбалась… Если б… Ну это понятно…
Я прыгал. И все дальше от нее… После восьмого пожелания или после тринадцатого меня выбросило на платформу. «Будьте здоровы», – прошуршал голос в динамике, и поезд исчез в туннеле. Главное – унес Ее.
До работы я добрался быстро, но не без лишнего внимания…
Когда-то в детстве у меня обнаружили аллергию на пыль, на пух… Тогда я приучился к чистоте. Теперь живу в порядке, чуть ли не в стерильном. Снаружи. Друзья удивляются, мама радуется…