Ладога
Шрифт:
Впервые я услышал о девушке, к которой Изок был неравнодушен. Я уже и рот открыл попросить кузнеца рассказать о ней, но вовремя одумался. Не стоит бередить старые раны. Спросили бы меня о родном печище – немногое бы я рассказал, зато грудь потом всю ночь болела бы, тоска уснуть не позволила.
Постепенно крутые берега Мутной, смиряя гордыню, спускались к воде, а колосящиеся золотом поля уступали место непролазным ольховым зарослям. Под ногами зачавкала влага. Шедший впереди Медведь грузно проваливался, оставляя после себя продолговатые, заполненные водой, лужицы. Мы не спешили, поэтому могли выбирать просветы
– Пришли…
Словно заслышав его голос, двери распахнулись, и оттуда вышла девушка. Да такая, что Славен, очарованный, застыл где стоял, а мне померещилось, будто сама Леля встречает на пороге незваных гостей. Лис остолбенело воззрился на нее, и лишь Медведь, поглощенный думами, продолжал идти, уставившись в землю. Даже когда, узнав братьев, девушка сорвалась с места и, широко раскинув руки, словно белая лебедушка крылья, кинулась мимо него, Медведь не обратил на нее внимания. Зато я не мог отвести глаз. Она была маленькая, хрупкая, словно цветок, а по спине, вырвавшись из тесного берестяного кокошника, толстой змеей сползала золотая коса, переплетенная алой лентой. Как удерживала такую тяжесть тонкая девичья шея?
– Вот, Васса, встречай гостей. – Стрый осторожно отстранил сестру, и она с готовностью повернулась к нам.
– Леля! – шепнул Лис.
Она засмеялась, и я сам чуть не рухнул на колени. Не могло быть у простой женщины таких ярких васильковых глаз, такой лучезарной улыбки, такой белоснежной, окрашенной легким румянцем кожи! Славен опомнился первым:
– Мира тебе, хозяюшка. Пусть хранят тебя и дом твой многомудрые боги.
– И тебе того же, гость дорогой! – Ах, какой бархатный был у нее голос! Без меда пьянил, чаровал ласковой музыкой.
– Кто там, Василиса? – Волшебство словно рукой сняло. Изок говорил про бабку-знахарку, про мужчин не упоминал, а между тем из дома доносился недовольный мужской рык.
– Гости к нам, баба Лыба, – Василиса, приглашая, пошла-поплыла к дому, – и братья мои.
Голос внутри то ли закаркал, то ли закашлялся:
– Кхе-кхе-кхе… Братья? Давненько их не было. Знать, недоброе стряслось, коли они припожаловали…
– Зачем ты так, Неулыба? – Стрый ввалился в дом первым, мы за ним. Я увидел обладательницу мужского голоса и шарахнулся обратно. Из темноты жилища умными и грустными глазами на меня глядела короткомордая черная корова! Изок, расхохотавшись, поймал меня за руку:
– Не она это, не она!
До меня дошло – знахарка дальше, в следующей клети. Вначале я там никого не заметил и только потом, приглядевшись, увидел на полоке седую горбунью. Наверное, старуха была не меньше Изока ростом, но согнувшая ее сила делала знахарку маленькой и неуклюжей. Зато глаза Неулыбы светились молодо.
– Гости? – Она соскочила с полока и, смешно кособочась,
– Да. – Стрый по-хозяйски орудовал у печи. Было видно – в этом доме он частый гость. – Беда у них. С Меславом Ладогу не поделили.
– Как говоришь? – Старуха чуть ли не на цыпочки встала, силясь разглядеть незнакомцев. – Ладогу не поделили? Да неужто есть еще средь словен смелые, которые Рюрикова гнева не побоялись да против его прихлебателя пошли?
Замечательно! Теперь мы явно там, где нам самое место – в стане Меславовых недоброжелателей! А чего я ждал, сбежав из Княжьей темницы? Что меня поведут прятаться в дом к какому-нибудь Ладожскому Старейшине? Верно говорят – взялся за гуж, не говори, что не дюж. Сумел на Князя лаять, сумей и последствия терпеть без обид и жалоб.
Старуха, переживая, ковыляла по маленькой клети, сжимала в кулачок узловатые пальцы:
– Я когда Вадима хоронила, думала последнего словена Матери-Земле отдаю. Даже хоробры его на службу к иным Князьям подались, забыли о мести и обидах, учиненных проклятым конунгом! Простили ему смерть и Гостомысла, и Вадима, и кровь многих словен. Храбр был Вадим, а Рюрика звал, как пса цепного, чтобы добро словенское стерег, на иных находников лаял, а вон как обернулось. Пес цепной нынче светлым Князем зовется, а Князья Родовые ему с сапог пыль заморскую слизывают.
Продолжая что-то бормотать, бабка накрыла на стол и только тогда заметила Беляну:
– А ты, девка, не наших кровей, – быстро определила она. – Древлянка?
Беляна, густо зардевшись, кивнула. Я заметил, что после появления Вассы она совсем притихла и старалась держаться в тени. Оно и понятно, Беляна неглупа, понимает, что рядом с этакой красавицей она что столб простой рядом с резною богиней, вот и смущается. Может, глядя на Вассу, и Славен оттает, отмерзнет сердцем от древлянки. Она тоже это поняла и стала на Славена поглядывать чаще, словно проверяя, смотрит ли еще. Вот бабья натура – пока любил, не мил был, а как на другую засмотрелся – задавила жаба-зависть – мое, не отдам! Непостоянно женское сердце, нельзя ему верить, а порой так хочется…
Васса сидела на полоке, переводила глаза с одного на другого. Улыбка ее потухла, но прелесть не пропала. Как солнышко. Когда ярко светит – всех греет, зайдет за тучку и бликами лишь малую часть охватывает, а вовсе скроется – и ждешь не дождешься, когда снова выглянет, обласкает ясными очами.
Пока я засматривался на Вассу, Стрый коротко, но доходчиво поведал о наших злоключениях. По его словам выходило, что мы сдуру помогли ведуну к Князю попасть. Я даже удивился – видать, не обделен вещим даром кузнец, коли во всей неразберихе сумел правду углядеть. Закончил он просто:
– Собираются они колдуна своего выручать. Тебе ли, Неулыба, не знать, каково с Князем ссориться. Отговори их. Чай, заслужил ведун смерти, не стоит ради него молодые жизни губить.
Старуха, размышляя, уперлась подбородком в ладони и стала похожа на раздувшийся гриб. Только вместо шляпки над нею возвышался немыслимо большой горб. Наконец, она подняла голову:
– Выручать друга иль нет – их дело. Им же и свою участь решать, но если ведун так силен, как они сказывали, то, похоже, не простой он человек. Есть в нем волхская кровь.