Лагерь Хауксбиль
Шрифт:
– И давно ли разработана технология двустороннего перемещения? спросил Барретт.
– Лет пять тому назад, - ответил Ханн.
– Пока еще мы не можем с уверенностью сказать, когда произошло это крупное открытие. Когда мы закончили разбирать секретные архивы прежнего правительства...
– Прежнего правительства?
Ханн кивнул:
– Революция произошла в январе 2029 года. Она не была кровопролитной. Синдикализм прогнил изнутри, и от первого же толчка рухнул. Тотчас же к власти пришло революционное правительство, находившееся за кулисами, и восстановило старые конституционные
– Это была гниль?
– краснея, спросил Барретт.
– А может быть, термиты? Придерживайтесь одних и тех же метафор.
Ханн отвел взгляд:
– Так или иначе, но прежний режим пал. Сейчас у власти временное либеральное правительство. Примерно через шесть месяцев должны состояться выборы. Не спрашивайте меня подробно о философии новой администрации. Я не политик-теоретик... Я даже не экономист. По-моему, вы и сами об этом догадались.
– Кто же вы тогда?
– Полицейский, - сказал Ханн.
– Член комиссии по обследованию системы тюрем прежнего режима, включая и этот лагерь.
– А что произошло с политическими заключенными там, наверху? поинтересовался Барретт.
– Их освободили. Дела пересмотрели, а их как можно скорее выпустили на свободу.
Барретт кивнул:
– А синдикалисты? Что стало с ними? Мне было бы интересно узнать об одном из них - следователе Джекобе Бернстейне. Может быть, вы что-нибудь слышали о нем?
– Бернстейн? Конечно, слышал. Один из членов Совета Синдикалистов, то есть был им. Главный следователь...
– Был?
– Он покончил с собой, - пояснил Ханн.
– Многие из синдикалистов так поступили, когда стал рушиться их режим. Бернстейн стал первым.
– Это символично, - произнес Барретт, тем не менее почему-то тронутый этим известием.
Наступила долгая тишина.
– Была одна девушка, - сказал Барретт.
– Давным-давно... Она исчезла... Ее арестовали в 1994 году, и больше никто не мог узнать, что с ней случилось. Может быть...
Ханн покачал головой.
– Мне очень жаль, - тихо произнес он.
– Это было тридцать пять лет назад... Нам не попадался ни один заключенный, который провел в тюрьме больше шести-семи лет. Наиболее стойкое ядро оппозиции сослали в лагерь "Хауксбилль", а остальные... Маловероятно, что ее удастся разыскать.
– Да, - согласился Барретт.
– Вы правы. Она, наверное, уже давным-давно умерла. Но я не мог не спросить... просто на всякий случай.
Он посмотрел на Квесаду, затем на Ханна. Мысли вихрем неслись у него в голове, он не мог припомнить, когда в последний раз был столь ошеломлен чем-нибудь. Ему будет стоить немало усилий, чтобы сохранить самообладание и не расклеиться. С некоторой дрожью в голосе он обратился к Ханну:
– Вы прибыли сюда, чтобы понаблюдать за лагерем "Хауксбилль", верно? Чтобы разобраться, как у нас обстоят дела? И сегодня вечером отправились туда, наверх, чтобы доложить о том, что вы здесь увидели? Мы, должно быть представляем для вас печальное зрелище, не так ли?
– Вы все здесь находились под чрезвычайным гнетом, - ответил Ханн. Учитывая обстоятельства вашего заключения... быть изгнанным навечно в отдаленную эпоху...
Его перебил Квесада:
– Если сейчас у власти либеральное правительство
– Разумеется, - кивнул Ханн.
– Это будет сделано как можно быстрее и как только нам удастся решить чисто организационные вопросы. В этом-то и заключается цель моей разведки. Прежде всего выяснить, живы ли вы здесь, ведь нам было неизвестно, выжил ли кто-нибудь из тех, кого послали в прошлое - и определить, в каком состоянии вы находитесь, насколько вы нуждаетесь в лечении. Вам, естественно, предоставят все новейшие достижения современной медицины. Мы пойдем на любые расходы...
Барретт едва обращал внимание на слова Ханна. Весь вечер он опасался чего-то вроде этого, с той самой минуты, когда Альтман сообщил ему, что Ханн затеял какую-то возню возле Молота. Но он не позволял себе поверить, что такое возможно на самом деле.
Он понял, что теперь рушится его монархия.
Он увидел себя, вернувшегося в мир, который будет непостижим для него - хромой Рип Ван Винкль, очнувшийся через двадцать лет. И он осознал, что его уведут из места, которое стало его родным домом.
– Вы знаете, - устало произнес он, - многие из находящихся здесь вряд ли смогут перенести потрясение, вновь оказавшись на свободе. Мысль о том, что их снова бросят в самую гущу реального мира, может просто убить их. У нас здесь немало случаев очень серьезного расстройства психики. Вы в этом убедились воочию. Вы видели, что сотворил сегодня днем Вальдосто.
– Да, - ответил Ханн.
– Я упомянул о таких случаях в своем докладе.
– Людей с больной психикой необходимо очень осторожно подготовить к известию, что они смогут вернуться туда, наверх. На это может уйти несколько лет, на лечение их психики. А может быть, для этого потребуется еще больший срок.
– Я не врач, - сказал Ханн.
– С этими людьми будет сделано все, что врачи посчитают нужным сделать. Может быть, потребуется держать некоторых из них здесь еще неопределенное время. Я понимаю, каким потрясением даже для самых здоровых будет возвращение домой после того, как они провели все эти годы в полном убеждении, что обратно возврата нет.
– Более того, - продолжил Барретт.
– Тут есть много всякой работы, которую нужно переделать. Я имею в виду научные исследования. Изучение географии и геологии этого мира. Да и вообще при перемещении во времени этот лагерь можно использовать в качестве базового. Не думаю, что лагерь надо закрывать, назовем его, скажем, станция "Хауксбилль".
– Никто об этом и не заикается. Мы как раз намерены сохранить станцию примерно для тех целей, что предлагаете и вы. Намечается грандиозная программа научных исследований, использующих возможности путешествий во времени, и подобная база в прошлом будет просто необходима. Но тюрьмы, лагеря здесь больше не будет. Об этом даже речи быть не может. Совершенно исключено.
– Прекрасно, - согласился Барретт, заерзал в поисках костыля, нашел его и, покачиваясь, с усилием поднялся. Квесада бросился к нему, чтобы поддержать, но Барретт резко оттолкнул его.
– Давайте выйдем наружу, предложил он.