Лагерь Хауксбиль
Шрифт:
Могу поспорить, что если бы ты пришел ко мне и устроил допрос в мой первый день пребывания в тюрьме, я рассказал бы тебе все, что ты пытаешься узнать, потому что мне просто до чертиков наскучило сопротивляться. Но теперь я нахожусь под следствием то ли шесть месяцев, то ли год, точно не могу сказать, и это весьма интересно подействовало на меня. Я снова стал упрямым. Я попал сюда безвольным и сломленным, но с каждым днем пребывания здесь укреплялся мой дух, и теперь я стал более стойким, чем когда-либо. Разве это не интересно, Джек? Мне кажется, это не делает тебе чести как следователю по
– Вы напрашиваетесь на то, чтобы к вам применили пытки, Джим.
– Я ни на что не напрашиваюсь, я просто рассказываю.
Барретта вернули в ванну. Как и в прошлый раз, он не имел ни малейшего представления о том, сколько времени он в ней провел, но ему казалось, что на этот раз пребывание в ванне было более длительным, и он чувствовал себя более слабым, когда его оттуда извлекли. Его невозможно было даже допрашивать после этого в течение трех часов, так как он не переносил любой звук.
Несмотря на все старания, Бернстейн вынужден был отступить и ждать, пока не повысится болевой порог. После этого Барретта подвергли физическим пыткам, но он их выдержал.
Бернстейн попытался обращаться с ним подружелюбнее. Предложил сигареты, отключил сдерживающее поле, стал вспоминать дни их молодости. Они спорили по различным идеологическим вопросам. Вместе смеялись, шутили.
– Теперь ты поможешь, Джим? Только ответь на несколько вопросов.
– Тебе не нужна информация, которую я могу дать. Все это есть в моем деле. Тебе нужна символическая капитуляция. Ну что ж, я буду держаться до конца. Тебе не останется ничего другого, как отступить и передать дело в суд.
– Суд может состояться только после того, как ты подпишешь заявление, - сказал Бернстейн.
– В таком случае тебе придется продолжить следствие.
Но в конце концов его одолела скука. Он устал от бесконечных погружений в ванну, от яркого света, от электронного зондирования, от подкожных вливаний, от внезапных вопросов, ему надоело видеть осунувшееся лицо Бернстейна, а передача дела в суд казалась единственным выходом из создавшегося тупика. И Барретт подписал признание, которое подсунул ему Бернстейн. Он представил список руководителей Фронта Национального Освобождения. Фамилии были вымышленными, и Бернстейн знал это, но был удовлетворен. Именно видимости капитуляции он и добивался.
– Суд состоится на следующей неделе, - объявил Бернстейн.
– Поздравляю, - сказал Барретт.
– Ты мастерски поработал, чтобы сломить мой дух. Я потерпел полное поражения. Моя воля сломлена. Я сдался во всех отношениях. Ты преуспел в своей профессии, Джек.
Взгляд, которым удостоил его Джекоб Бернстейн, был сплошной серной кислотой.
В объявленное время начался суд. Не было ни присяжных, ни судебных поверенных. Перед пультом компьютера восседал правительственный чиновник. Признание Барретта ввели в логические цепи машины. Устное заявление Барретт сделал прямо перед микрофоном, встроенным в пульт. В ходе судебной процедуры надо было обозначить дату поступления новых сведений по делу, и благодаря этому Барретт узнал, что было лето 2008 года. Он провел в предварительном заключении двадцать месяцев.
– Вердикт:
– Где, где?
Ответа не последовало. Его увели.
Лагерь "Хауксбилль"? Что это такое? Похоже, что-то связанное с машиной времени.
Очень скоро Барретт получил ответ на свои вопросы.
Его привели в просторное помещение, наполненное невероятными машинами. В самом центре была расположена светящаяся металлическая платформа диаметром в шесть метров. Над ней, спускаясь с высокого потолка, висело скопление различной аппаратуры весом во много тонн, переплетение колоссальных поршней и силовых сердечников, похожих на готовое напасть доисторическое чудовище... или, может быть, на гигантский молот.
В помещении было полным-полно техников с сосредоточенными лицами, которые возились возле многочисленных пультов и информационных дисплеев. С Барреттом никто не разговаривал. Его запихнули на огромную, похожую на наковальню, платформу, расположенную под чудовищным молотом. Все вокруг него бурлило кипучей деятельностью. Не слишком ли много шума из-за одного сломленного политического заключенного, подумал он. Они что, именно сейчас собираются выслать его в лагерь "Хауксбилль"?
Помещение озарилось розоватым светом. Однако еще долгое время ничего не происходило. Барретт стоял терпеливо, чувствуя себя несколько глупо. Затем прозвучал голос откуда-то снизу:
– Как калибровка?
– Прекрасно. Мы зашвырнем его ровно на миллиард лет назад.
– Погодите секунду!
– завопил Барретт.
– На миллиард лет...
На него никто не обращал никакого внимания. Он не мог пошевелиться. Послышалось пронзительное завывание, ноздри его уловили какой-то незнакомый запах, а затем он почувствовал боль. Такой острой, такой разрушающей боли он не испытывал всю свою жизнь. Казалось, на него обрушился молот и расплющил его. У него потемнело в глазах. Он был нигде. Он...
...падал...
...падал...
...приземлился...
...приподнялся оглушенный, весь в поту, ничего не понимающий.
Он был уже в другом помещении, но с таким же оборудованием, и вокруг были не суровые лица техников-исполнителей. Он узнал эти лица. Члены Фронта Национального Освобождения... люди, которых он не видел столько лет, люди, которые были арестованы и чье местонахождение было неизвестно.
Встречал его и Норман Плэйель со слезами на глазах.
– Джим... Джим Барретт... в конце концов и тебя тоже сослали сюда, Джим! Не спеши подниматься. У тебя темпоральный шок, но он скоро пройдет.
– Это лагерь "Хауксбилль"?
– хрипло спросил Барретт.
– Это лагерь "Хауксбилль". Какой есть.
– Где он?
– Не где, Джим, а когда. Мы на миллиард лет в прошлом.
– Нет, нет.
– Он стал трясти головой. Значит, все же машина Хауксбилля действует и слухи оказались правдой. Вот куда высылают самых закоренелых.
– Джанет тоже здесь?
– спросил он.
– Нет, - ответил Плэйель.
– Здесь только мужчины. Двадцать-тридцать узников, как-то умудрившихся выжить.