Лагерь живых
Шрифт:
Стоящий слева от Николаича Саша вынимает из кармана свой фонарик, но Николаич мотает головой. Тогда Саша вытягивает откуда-то с правого борта двуручную пилу, вешает на ручку фонарик и аккуратно начинает опускать в открытый люк эту конструкцию.
— Сека!! — орет Вовка, скатываясь с брони. — Идет!!!
Саша одновременно дергает пилу из люка, и пока она, взблескивая фонариком и певуче звеня, брякается на крышу, перехватывает со спины короткую помповушку из старых магазинных запасов.
Практически в это же время в люк высовывается что-то похожее
Груша моментально скрывается в люке. Но я уверен, что по ней попали все, кто стрелял. А еще мне показалось, что это была странная, карикатурная, но определенно человеческая голова. Помнится, так французские ехидные карикатуристы изображали своего короля Луи Филиппа. Вроде как и не король, но всем ясно, что такое.
Саша тем временем подбирает пилу. Фонарик опять в люке.
— Ну что там у вас? — кричит из-под БТР Вовка.
— Неясно. Обстреляли — были попадания. Но смотреть все равно надо. Володя, глянь еще раз, аккуратно.
Вовка осторожно лезет к лобовым стеклам. Прикладывается.
— А завоняло ацетоном, — замечает он со своего наблюдательного пункта.
— Это-то и сами чуем. Ты что там видишь?
— Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая!
— На что похожа?
— Да пес ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот!
— Что наблюдаешь?
— Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи!
— Не томи! Что там?
— Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит!
— Еще что?
— Не пойму. Но вроде как больше там никого.
— Саша, дай-ка доворот — посвети в глубину.
— Чисто! Она одна тут была!
Дальше возникает небольшая заминка. Подхожу ближе, слышу, как опер говорит Николаичу:
— Эх, жаль, риального патсана потеряли. Так бы он тут был к месту!
И слышу, как в ответ «старшой» заявляет:
— Так я и пустил бы эту тупую обезьяну к пулеметам!
Понимаю, что кому-то надо лезть внутрь. Ясно, что это не очень охота делать, но придется.
Лезет сам Николаич. Через минуту из недр БТР гулко раздается:
— Там, наверху! Разблокируйте люки!
Вовка отгоняет на пару метров УАЗ, Семен Семеныч, пыхтя, выдергивает лопату. Люки один за другим начинают распахиваться.
— Доктор, давайте сюда с камерой!
Иду, прикидывая, что надо делать, чтоб снимать в темном салоне. Внутри не так уж и темно, серый пасмурный денек дает достаточно света, чтобы через открытые люки сделать хоть и темноватую, но внятную съемку. Воняет около машины изрядно: и ацетоном, и мертвечиной, и особым запахом подгнившей крови…
Я никогда раньше не заглядывал внутрь бронетехники, и разобраться сразу в скопище всяких прибамбасов и причиндалов достаточно трудно. Почему-то сразу заметны какие-то коричневатые мешки — один свисает сверху, из башенки, а еще такой же на спинке водительского сиденья. Понимаю, что оно водительское, по тому, что там автомобильный руль и приборная доска.
Зато глаз ухватывает то, что мне привычнее видеть — размашистые потеки бурой, засохшей уже несколько дней назад крови на покрашенных белых стенках, рваный мужской полуботинок, драные цветастые тряпки в подсохшем кровавом месиве, покрывающем пол БТР. Николаич тоскливо смотрит на подошву берца, только что выдернутую из этого киселя с ясно слышимым хлюпом, какие-то ярко-белые осколки костей и конечно же на здоровенную желтовато-синюшную тушу впереди, там, где сиденья водителя и командира.
— Погодите сюда пока лезть! Ботинки поберегите!
— А что делать?
— В УАЗе стопка полиэтиленовых пакетов из «Зеленой страны». Наденьте поверх!
А, точно как эрзац-бахилы.
— Дима, тащи веревку! Потолще! Доктор, несколько мешков сюда! И камеру отдайте кому-нибудь. Саша, умеешь снимать?
— Умею, чего тут хитрого.
— Возьми камеру и продолжай съемку!
— Для чего мешки? — не пойму я.
— Покойницу выволакивать будем. А мешки, чтоб с головы не текло на сидушки, когда потянем.
Понятно. Хотя по габаритам покойная килограммов на двести тянет, не меньше. Ну да УАЗом дернуть — лишь бы в люк бортовой пролезла. Если не пролезет — будет хуже, впрочем, в БТР и так уже все загажено.
Шурша бахилами, аккуратно лезу вперед. Да, голову раскроили залпом изрядно. Хорошо, догадался перчатки хозяйственные натянуть. Теперь, стараясь не слишком измазаться, собираю перепутанные лоскуты кожи, куски костей и мышц в пакет.
Мозговой череп, разнесенный почти вдрызг, и впрямь втрое, если не больше, уступает могучим челюстям. Челюсти в пакет запихнуть удается с трудом. Зубки мелкие, треугольные, мутно-белого цвета, очень непривычные на вид. И их действительно немало.
Вот поэтому и груша получилась. Вижу свисающее вбок маленькое, явно женское ухо с сережкой. Если бы этот упокоенный кадавр улыбнулся, то так широко, что мочки ушей в рот попали с серьгами вместе…
— Готово! Замотал голову!
— Принимай веревку! За щиколотку возьми!
Легко сказать, щиколотку-то сразу и не найдешь. Стопа изменилась сильно и стала похожа на собачью.
— Погодите, я сам узел завяжу.
Николаич возмущенно пыхтит, распуская мой дурацкий бантик и завязывая узел какого-то хитрого типа, что в грубых перчатках из черной резины делать непросто.
Конец веревки там снаружи уже привязали к УАЗу.
— Володя! Давай помалу! Доктор, сдвиньте в сторону сиденье стрелка, — тыкает пальцем «старшой» в приделанное к штанге из башенки простенькое металлическое креслице.
Складчатая рыхлая туша, похожая чем-то на моржовую, но раскрашенная в мерзкие цвета разложения, с черноватым сетчатым венозным рисунком, медленно скользит к выходу, сгребая собой с пола кровяное желе.
— Я, конечно, извиняюсь — но оно стоит того? — спрашиваю Николаича. — Вонища же здесь будет невиданная? Как бы мы машину ни мыли, все равно запах будет. А летом — ЕБЖ, как говорит наш сапер — тем более.