Лагеря и этапы

Тмин Марина

Неизвестно, почему именно мне уготована была счастливейшая случайность оказаться в нужном месте и в нужное время и ворваться своими двухгодичными, неосмысленными воплями в блаженную лесную тишину.

Честно говоря, сомневаюсь, что здесь было тихо. Наличие моих сверстников, а также студентов и прочей молодежи, да и вообще людей, вряд ли могли сопровождаться гробовым молчанием. Какой-нибудь дурак непременно орал в такт со мной, скорее всего, потом мы стали лучшими друзьями. Да и к прочей шумной толпе мы потом тоже нашли подход. Ко всем по-разному, и к каждому – в разное время. Наверное, кто-то перестал сюда приезжать раньше, чем я начала выговаривать букву «р.». Что ж, полагаю, и они получили свою долю ласковской эйфории. Я же осталась. На пятнадцать лет. И чувствую себя неразрывно связанной с этой жизненной цепью людей, событий и всего к тому прилагаемого.

Первые воспоминания рассказаны

родителями, я в них присутствую только в виде почти недееспособного загорелого комка, развалившегося на белоснежных простынях, познающего мир посредством потребления и выведения пищи, и ко всему прочему – неискоренимого желания попробовать все. На ощупь, вкус и остальными доступными в младенчестве видами сего незамысловатого искусства. Жили мы в кирпичной даче, о чем свидетельствуют не только родители, но и фотографии. Сама я этого не помню, лишь обрывчатые эпизоды с камнями, раскладываемыми у скамеечки рядом с домиком красного кирпича. Фотографии говорят и о том, что в друзьях я не была особо разборчива, каталась на качелях, каруселях и горках со всеми подряд, кто более или менее подходил под мою возрастную категорию. Некоторые личности позднее были установлены. Прорезаются одни из первых самостоятельных воспоминаний. Кровопролитные и зубовышибательные драки в каких-то тканевых сооружениях, предназначенных для увеселения человеческих детенышей. Блондинистые волосы клоками взмывали в воздух, а сама соперница с плачем вылетала из домика. Хочется верить, что так все и было, шрамов указывающих на то, что и я бывала бита, нет. Да и драки потом как-то сошли на нет, и жизнь потекла в мирном и размеренном темпе. С детскими любовными драмами, первыми поцелуями, разбитыми коленками и выпадающими молочными зубами. С неискоренимой верой в то, что все это будет длиться бесконечно.

Из первого помнится охота на саранчу. Подружка моя – очки и слишком крупные зубы в брекетах, одни колени да мышиного цвета волосы, собранные в хвост на затылке. В ход шли все, кого мы с ней в наших естествоиспытательских порывах сумели отловить. А ловили нещадно. В равной мере безжалостно потом отрывали то лапки, то крылышки, в надежде приручить прекрасное летуче-прыгучее создание. Из пары сотен образцов приручению не поддался ни один. Тем или иным образом они умудрялись от нас удирать, если прежде не отдавали оставшиеся конечности богу в руки. Кончилось все, как и следовало ожидать, тем, что один из подопытных совершил покушение на юных ученых. Укушенный палец болел, а исследовательский центр почил. Было весело и жестоко. После наших опытных работ саранчи в лагере стало много меньше. Кузнечики тоже предусмотрительно стали обскакивать стороной.

Из кирпичной дачи мы переехали в зеленую, центральную, и самую, на мой взгляд, замечательную. Комнатка куда скромнее, зато – прекрасный наблюдательный пункт. Первым узнаешь о том, что открылась столовая, или кто-то пошел умываться. Весь коридор отдавался в наше распоряжение, поскольку во второй комнате была оборудована библиотека. Приватности из-за такого соседства делалось немного меньше, но особого значения для меня это не имело. Потому что нигде я не проводила так мало времени, как внутри домика. Поспать, переодеться, посушить голову да ухватить что-нибудь вкусненькое. Такими скромными ритуалами ограничивалось мое пребывание в помещении.

Зато на улице жизнь била ключом. Ежедневно выдумывалось бесчисленное количество всевозможных игр и развлечений. Неизменные походы на озеро дважды или трижды в день, дискотеки в соседнем лагере и просто нескончаемая беготня по окрестностям. Директор, при котором прошли мои первые и самые беззаботные годы пребывания здесь, заслужил прозвище Пиночет. Быть может, молодежи при нем и не жилось излишне привольно, для меня по сей день годы его правления остаются образцовыми. В начале

Смены проводились замечательные собрания, текст которых каждый из нас знал назубок, а потому мы развлекались лазаньем по перилам, передразниванием и прочими безобидными шалостями. В ожидании, когда же распахнутся двери столовой, мы не находили себе места. В день заезда для посетителей всегда готовил что-нибудь особенное дядя Витя, фирменным блюдом которого были запеченные с майонезом и сыром сосиски. Не знаю никого, кто оставался в те дни равнодушен к этому величайшему изобретению всех времен и народов в сфере кулинарии. Под конец общелагерного собрания мы выстраивались в очередь, и в заветную секунду неслись хватать подносы, приборы, салаты, хлеб и прочие мелочи, которые способны были унести. Родители, как всегда, заставляли нас понервничать, слишком долго подходя к раздаче, задержавшись у умывальников, или вообще уходя за чем-то, оставленным в домике. Это даже хуже, чем стоять на кассе в супермаркете

одному, поскольку вокруг тебя голодная разъяренная толпа таких же шалопаев, как и ты. Ребята постарше, которые могут сами себе взять второе, и взрослые, всемогущие, способные унести три тарелки первого блюда на одном подносе, маневрируя при этом среди толпы ребятишек. У каждого в столовой был закрепленный за ним столик, кровосмешение не приветствовалось. А со сменой мест политика была строже, чем в самолетах.

По вечерам на полянке, полукругом обставленной лавочками, там же, где толкали праздничную речь в честь открытия смены, разжигали костер. Все рассаживались по местам, приносили стулья, хлеб, украдкой припасенный на ужине, студенты иногда доставали гитару. Текли беседы, разносился приглушенный смех, мелькали на лицах отблески костра. Искры взмывали в темнеющее над головами небо. Я даже сейчас могу воспроизвести в памяти этот запах жареного хлеба, смеющиеся лица, жар от пламени и усталость за целый день лагерных забот. Веки тяжелели еще до официального отбоя. Детей уносили спящими. С отбоем лагерь погружался в дрему, укутанный сосновым одеялом.

Время текло по-особому, иначе, неторопливо, день тянулся как несколько лет, месяц – как вечность. Территория лагеря казалась необъятной, лес – неизмеримым, каждая тропка – дорога в неизвестность. Путь от лагеря до озера занимал, по моим представлениям, добрую половину дня. А в воде мы проводили неделю, если не больше. Но как ни странно, возвращались всегда точно ко времени приема пищи.

Другая глава

Нас обычно привозил дедуля. В красной старушке-машине всегда было нестерпимо жарко, вещей набиралось столько, что можно было подумать – мы обнесли какой-нибудь блошиный рынок. В день отъезда я всегда просыпалась рано и все утро от волнения и нетерпения не находила себе места. Мешала сборам и выбегала то на балкон, чтобы убедиться – тепло, то на улицу, едва заслышав приближающуюся машину. Мы долго загружали барахло, и, наконец, трогались.

Когда на выезде из города открыли ТЦ «Наш», сложилась традиция – заезжать в него и закупаться провиантом. Вспоминаю только прохладу кондиционеров, слишком контрастную по сравнению с душным салоном машины, ледяной квас и воздушный разноцветный зефир, который я неизменно выпрашивала себе.

На месте я галопом неслась на склад за веником, постельным бельем и прочими хозяйственными мелочами, в те годы казавшимися мне бесполезными и исчезавшими из моего внимания сразу же по вручении маме. Следующий пункт – отыскать своих, перездороваться со всеми знакомыми и изучить пришельцев, проникших в лагерь под мирной личиной. С некоторыми из них можно было даже подружиться.

За первые пару лет мы сделались неразлучной бандой проказников, наводившей шороху в лагере на протяжении последующих пятнадцати сезонов.

Сперва главным массовиком-затейником становился мой дедуля. Он же плел мне косы, которыми восторгались все, кому не лень, и я гордо вышагивала с ним за ручку, маршируя по своим владениям. Все знали, что у меня дедушка – замечательный, другого такого на свете не сыщешь. Он играл с нами в «гуси-лебеди», крутил на каруселях, смешил и всегда носил с собой конфеты, чтобы каждого угостить. Приезд дедули с бабулей всегда становился большим событием. Накрывали стол и для всех нарезались арбуз и спелые, ломящиеся от сока и жары, дыни. И специально для меня пеклись блины, тонкие и кружевные, точь-в-точь – салфетки. Как-то раз, из чистого любопытства, мной было съедено штук двадцать восемь. Ничего не слиплось, не лопнуло и не треснуло. И думать о них сразу забылось, а счастье было нескончаемым.

Такие пиршества устраивались, в целом, нечасто. Разве что когда нагрянут родные к кому-то на выходные, или в конце июля, в день рождения моего лучшего друга, в. Отношения у нас с ним складывались забавные. Мы по очереди друг другу нравились, и по очереди друг друга стеснялись. В связи с этим ходило много толков, доходивших иногда до нелепости. И на очередном дне рождения все это вылилось во взбито-сливочную-газировочную битву. Все началось с какой-то глупой шутки, не терявшей своей актуальности долгое время, «тили-тили-тесто» на собственный лад. Как сильная и независимая, но оскорбленная леди, я нанесла обидчику удар прямо в кудрявую макушку, обильно полив, докуда дотянулась, «Фантой» из пластикового стаканчика. Смятение чувств тотчас же испарилось, обида вылетела из головы, а вслед за ней вылетела газировка из другого стаканчика. Почти что настоящая битва едой в духе американских комедий. С того дня у меня хранится бесценный документ, написанный рукой младшей сестры виновника потасовки. «На дне рожденье все было очень весело, все поливались газявой и ржали» и т.д. И пр. В том же стиле. Бумага поистине историческая.