Ламбада, или Все для победы
Шрифт:
– Сейчас, сейчас!..
– Парень сел за руль, но мотор, конечно же, не хотел заводиться.
Все, конец... Бастана окатило холодом. Осталось пять секунд. Четыре. Три... Тут машина наконец тронулась. Выскочивший из-за поворота дороги гэбист выпалил в воздух.
– Стой!!! Стой!!! Мать твою!
Корреспондент (из-за сопротивления Бастана) не сразу понял, что кого-то останавливают, а уж тем более - что останавливают именно его. Но потом все же затормозил, правда не глуша мотор. Социальный рефлекс был необорим.
Гэбисты уже лупили из пистолетов, выбивая
6
– Пэрвый тост... за наших дарагих гастей!
– Дядюшка Джо поднял бокал со смесью красного и белого вина.
Выпили. Загудели, забулькали вмонтированные в пищеводы и желудки Контролеров дезалкаторы. Высокие гости не могли демонстративно игнорировать великолепные блюда и напитки, что были выставлены на столах, - порой совершенно чуждые и опасные для их организмов (другой метаболизм как-никак). А потому в течение всего торжественного ужина они только и делали, что нейтрализовывали, обезвреживали и обеззараживали. Словом, забот им хватало.
Генеральный контролер Ха-буа-буи встал, хрустнув хитиновыми надкрыльями, упрятанными под фрак, и заговорил, глядя в глаза Иосифу Виссарионовичу:
– Я хочу поднять этот бокал за Эксперимент. За его честное проведение в интересах мира, прогресса, гуманизма и человечности.
Сталин ответил на этот пристально-пронзительный взгляд своей знаменитой улыбкой. Выглядел он вполне сносно - ничуть не изменился с тех самых пор: седой, усатый, во френче полувоенного образца. Сидящая рядом дочь Светлана казалась намного старше.
Рядом со Сталиным - по другую руку - восседал второй человек в государстве. Это был член Президиума Политбюро ЦК, первый заместитель Премьера, первый заместитель председателя Совета Обороны, председатель Военно-промышленной комиссии ЦК, почетный чекист номер один, руководитель проекта "Венера" и многая, многая другая - Лаврентий Палыч Берия.
Бессмертное его пенсне весело поблескивало в ярком свете роскошных хрустальных люстр, идеальная лысина также блестела. Словом, весь он лучился в этот праздничный вечер, вот только улыбка не появлялась на его непроницаемом лице.
Берия иногда бросал короткие взгляды на Высоких гостей, потом снова опускал глаза в тарелку. Все время что-то сосредоточенно жевал, но тарелка его никак не опустевала.
С сидящим поблизости от Сталина Впадиным за весь вечер никто не заговоривал, и лишь Миротворец Охр-рхО задал ему пару безобидных вопросов о погоде и о вкусе принесенных блюд. Несколько раз Впадин, забывшись, начинал кусать губы, затем спохватывался, обводил глазами лица ближайших соседей не посмеиваются ли над ним, какими взглядами награждают, - но интерес к его персоне был поистине нулевой.
За многочисленными столами, поставленными вдоль стен, сидела вся московская элита - от цекистов до генералов, от директоров оборонных заводов до писателей и композиторов. Ха-буа-буи не обращал на них внимания, да и они после завершения официальной части мало следили за происходящим в центре зала - пили-гуляли на всю ивановскую.
Делегация Миротворцев разместилась за центральным и двумя ближайшими к нему Т-образными столами. Рядовые Контролеры держались скованно, глядели настороженно, не включались в общие разговоры, на шутки не отвечали словом, чувствовали себя не в своей тарелке и портили картину. Пришлось Генеральному контролеру шепнуть на ухо Охр-рхО и Второколенному, и те, извинившись, поднялись с мест и пошли наводить порядок.
Вскоре в рядах Контролеров возникло оживление, на лицах расцвели неестественные улыбки, они начали переговариваться через стол и жестикулировать. И Ха-буа-буи с чувством исполненного долга смог обратить все свое внимание на вождей.
Когда были исчерпаны дипломатические тосты и отзвучали тщательно отработанные и выученные наизусть спичи, ужин приобрел непринужденный характер. Кто-то запел прекрасно поставленным бархатным баритоном "Черного ворона", затем "Сулико" и "По диким степям Забайкалья" и снова - уже на бис - "Сулико". Потом оркестр играл попурри из песен Дунаевского. Наконец в гигантском зале приемов зазвучала ламбада. Как же без нее?
– Это что - новый государственный гимн?
– улыбаясь, осведомился Ха-буа-буи.
– Нет, канечно.
– Дядюшка Джо не смутился. Хитро прищурившись, добавил:
– Есть такое панятие: народная лубов...
На маленькой сцене перед оркестром как бы сама собой возникла танцующая пара: девушка в ярко-красном шелковом платье до колен и молодой офицер в белоснежном мундире с золотыми аксельбантами и погонами. Танцевальные па были довольно откровенными и совершенно неуместными здесь, в Большом Кремлевском дворце.
– Пусть маладые натешатся...
– в сотый раз за вечер улыбнулся Сталин и сделал глоток из нескудеющего бокала.
Стоящие за спиной официанты-гэбисты были хорошо вышколены и почти незаметны.
В зале возникли нестройные голоса, в хор вступали все новые и новые, и вот уже сотни людей пели: "Стал-лин и Бер-рия! Боль-ше ник-кому не вер-рю й-я!.." А потом писатели, директора и генералы, не прекращая пения, начали подниматься с мест. Дядюшка Джо притворился, будто слегка смущен, но затем встал тоже и подхватил очередной куплет: "Партия и верный ком-со-мо-о-о-л!.." Пришлось встать и Контролерам, внимательно следящим за Ха-буа-буи. Они, понятное дело, молчали.
Слова песни летели над сводами зала: "Стал-лин нас веди! Эм-гэ-бэ, ко-нечно, впереди!.." Потом Отец народов, не дожидаясь ее конца, захлопал в ладоши - вернее, сделал два-три слабых хлопка, но тут же аплодисменты были подхвачены и загремели, катясь от стола к столу. Сталин сел, овации тотчас смолкли, и люди стали рассаживаться, возбужденные, раскрасневшиеся, радостные.
– Биратья и состры! К вам абрашаюсь я!
– заговорил Сталин с хорошей дикцией - это вам не сорок первый год, когда по радио звучала невнятица. Харошая песня - бальзам на сэрдцэ...