Лампа в окне
Шрифт:
– Пошли, я знаю место.
Повсюша мотнул головой и зашлёпал по тротуару. Я обречённо заторопился за ним, пытаясь на ходу отвлечь его от замысла, сути которого я ещё не знал, но который меня всё больше тревожил.
– Повсюш, я знаю чудесное место на откосе. Рядом поезда ходят, жизнь кипит. Ему не будет скучно. Как тебе откос? Можно, конечно, на пустыре, но на пустыре как-то не так. Собаки ходят, откопают ещё.
Повсюша на ходу ещё хлебнул водки и мотнул головой:
– Нет, всё надо делать по-человечески. Пришли.
Мы стояли у высокого бетонного
– Помоги.
Мы с трудом перебрались через ограду. Повсюша, приглушённо матерясь, искал в траве Чарли. Я сделал в кромешной темноте шаг, другой. Споткнувшись, едва не полетел, но удержался, ухватившись за чью-то холодную ногу в сандалете. Я поднял голову и похолодел – в лунном свете на меня скорбно глядел мраморный ангел. Ангел неожиданно подмигнул. Хотя, возможно, это только показалось.
– Повсюш, ты рехнулся? Это же кладбище. Тут людей хоронят.
Повсюша цинично отозвался из темноты:
– Чарли был лучше большинства идиотов, которых я знаю.
– Надо думать, учитывая твои компании.
Невидимый Повсюша неожиданно съязвил:
– Ага. Того же тебя взять – сидел бы работал, так нет, нажрался у грузчиков и таскаешься по кладбищам с дохлой обезьяной.
Я назвал своего друга свиньёй, и мы двинулись по аллее, оглядываясь по сторонам. Повсюша бурчал.
– Зря мы от ограды ушли. Там свободное место было. Не подселять же его в чужую могилу. С другой стороны, так легче запомнить, если памятник есть. Костян приедет, приведу его – мол, так и так, здесь вот Чарли твой. А не поверит – всегда откопать можно. Только закрытия кладбища надо дождаться. Как ворота запрут, тут никого не бывает. У них сторожу сто лет в обед, он сразу дрыхнуть ложится.
В лицо нам ударил сноп света. Мы замерли. Столетний владелец фонаря молчал, только пару раз хрипло кашлянув. Как всегда, Повсюша опередил меня – вытянув руку с оскаленным Чарли, он простодушно попросил:
– Дедушка, нам бы лопату, обезьяну закопать. Не пособишь?
Фонарь упал на землю. Мы бросились за дедом. Повсюша на ходу уговаривал старика не бояться, а я почему-то размышлял, где Повсюша обогатил свой лексикон этим былинным «пособишь».
Становилось ясно, что сторожа мы не догоним – сказывалось слабое знание местности. Вскоре мы его окончательно потеряли. Надо думать, дед затаился в каком-нибудь склепе – ситуация с дохлой обезьяной на полуночном кладбище выставляла нас в невыгодном свете, и на наши призывы начать переговоры он не откликался. Было слышно, как вместо этого вредный старикан в темноте приглушённо вызывал по мобильному телефону подмогу.
Остаток ночи прошёл скомканно – мелькали какие-то кресты, заколоченные часовни, ещё запомнились полицейские фары на главной аллее, крики, наручники, пресный вкус кладбищенской пыли. Чарли мы потеряли ещё в самом начале этой беготни.
Отпустили нас уже на рассвете. Остановившись посреди двора полицейского отдела, Повсюша подтянул штаны, задумался. Ухмыльнулся:
– Всё не так плохо.
Сдерживая злобу, я поинтересовался:
– Можно узнать, что из всего произошедшего за эту ночь ты рассматриваешь как удачу?
Повсюша улыбнулся ещё шире:
– Чарли нам не вернули. Это, конечно, херово. Зато справка есть из ментуры, что мы хотели его на кладбище похоронить, а нас замели. Ментам Костян точно поверит. И ещё есть дед-свидетель.
Я размахнулся и отвесил другу детства затрещину. Стало легче. Я мечтал об этом последние сорок лет, но каждый раз побеждало миролюбие. Повсюша не обиделся. Почесавшись, он бодро подмигнул:
– Мать, наверное, уже не злится. Пошли, она нальёт.
Он тронулся в сторону дома. Я долго смотрел в его толстую спину в линялой майке.
Потом, ускоряя шаг, двинулся следом.
ЖЁНКА
Звонок тренькнул не то чтобы неуверенно, но как-то без особого желания. Я с удовольствием бросил недописанный отзыв на чужую диссертацию, вышел в коридор и открыл дверь. На пороге стоял невзрачный мужичок. Не дожидаясь приглашения, гость мимо меня боком вошёл в квартиру, что-то неясно буркнул – можно было заключить, что со мной поздоровались – и принялся тщательно вытирать ноги, опустив голову и внимательно глядя на свои мерно шаркающие по жёсткому ворсу коврика бесформенные дешёвые ботинки.
С одобрением дожидаясь финала этой процедуры, я разглядывал влажные от пота редкие пегие волосы на макушке гостя, доходившей мне до плеча. Так и не подняв головы, он неожиданно перестал двигать ногами и прокуренно поинтересовался:
– Куда идти-то?
– Туда.
Пришелец – на вид ему было лет пятьдесят пять – косолапо двинулся по коридору. В ванной он с шорохом коротко провёл ладонью по штукатурке, и я удивился его массивным, не по щуплой фигуре, рукам и сильным пальцам с круглыми, толстыми ногтями.
Глядя в серую стену, гость поинтересовался:
– Штукатурил кто?
Я пожал плечами:
– Штукатуры.
Он безрадостно вздохнул:
– У тебя смесь осталась?
Интересно, но водители такси, сантехники и милиционеры с первой минуты обращаются ко мне на «ты». Почему? Не успев сосредоточиться на этом вопросе, я автоматически ответил:
– Осталась. Два мешка.
– Неси. Стены буду ровнять.
Я открыл рот, чтобы поинтересоваться, чем его не устраивают мои стены, когда он коротко сообщил:
– Ни одного прямого угла. Я так плитку ложить не стану.
– Ты хотя бы померил.
– Так, ёлки, я без того вижу. Смесь давай.
Препираться казалось бессмысленным.
– Тебя как зовут?
– Фёдор.
– А по отчеству?
Он впервые повернулся ко мне, и я увидел блёклые, невыразительные глаза за толстыми стёклами дешёвых массивных очков и на левом виске уходящий под волосы широкий розовый след от недавней ссадины.
– Палыч.
– А меня Александр. Пойдём, Фёдор Палыч, покажу, где смесь.