Шрифт:
ЧАРЛИ
Телефон звонил зло, глумливо-настойчиво, неумолимо давая понять – прикидываться, что меня нет дома, бесполезно. Я знал, кто это, что ему нужно и чем всё это непременно закончится. Только идиот стал бы отвечать на этот звонок. Идиот или человек малодушный, скорее даже бесхребетный.
Я снял трубку.
Раздался хриплый, залипающий голос:
– Прячешься, сука?
– Ничего я не прячусь.
– А чего, гад, не отвечал?
Я трусливо заюлил:
– Звонка не слышал.
– Врёшь. Я слышал,
– Не вру, работал я. А потом, у меня музыка громкая была.
Нехорошая пауза. Потом голос произнёс без выражения:
– Ну, смотри, дело твоё.
– Алло! Подожди! Я же ничего, просто у меня… Алло!
Но телефон уже умолк. Плохо. Очень плохо. Это человек способен абсолютно на всё. Ни один самый изощрённый ум не может представить, какие омерзительные и жестокие вещи он не раз и не два уже проделывал с той только целью…
Во двор упал и гулко раскатился сиплый крик:
– А Саня из сто девяносто шестой ночью блядей привёл, до утра спать не давал! И меня звал! А я не пошёл!
Я метнулся к окну. Жизнь во дворе замерла – дети в песочнице заинтересованно подняли головы, мамаши перестали курить и тоже вглядывались в окна дома.
Сволочь. Вот сволочь.
Вылетев на лестничную клетку, я в несколько прыжков оказался этажом выше. Как обычно в таких случаях, дверь в угловую квартиру была не заперта.
Босой и толстый Повсюша в обвислой майке и линялых трусах сидел на ободранном табурете и вдохновенно орал в распахнутое окно:
– Учёный! Какой он, на хрен, учёный? Востоковед собачий! Знаем мы этих востоковедов! Камасутру изучает! Тёлок драть…
Я захлопнул окно.
– Ты что, паскуда, творишь? При чём тут камасутра? И давно я уже не востоковед…
Но Повсюша, отвернувшись от окна, уже потирал руки:
– Быстро добрался. Я тебе салатик порезал, крупно, как ты любишь. Водка только из холодильника. Думаю, сейчас Саня прискачет, а всё уже накрыто. В морозилке ещё есть…
Я трясся от злости:
– Я тебя, собака, в окно кину.
Повсюша был сосредоточен:
– Наливай. Ведь греется.
– С кем я разговариваю?
Повсюша стонал, набрасывая мне в тарелку салат:
– Ну, чего ждём? Совсем же тёплая будет.
Я сел. Налил. Выпили густой ледяной водки. Повсюша, сидя со стопкой в руке и прикрыв глаза, слушал, как водка стекает по пищеводу в желудок.
– Повсюш…
Он нежно выдохнул и открыл глаза.
– Достигло. Кстати, а почему вы меня так называли? Класса ведь с пятого. «Повсюша» да «Повсюша».
– Чего? А, это? Потому что всё время говорил: «А мне всё по фигу». Даже когда тебя из школы выгоняли. Я о другом…
– Мне всё по… Повсюша… Хрень какая-то.
Я решил для разнообразия хотя бы раз закончить фразу.
– Дай договорить! Я давно хотел сказать. Ты помнишь про мальчика, который кричал: «Волк! Волк!»? Шутил он так. Соседям это надоело, и когда настоящий волк появился…
Повсюша заулыбался:
– Это ты про вчера, как я тебе позвонил и чужим голосом сказал, что попал в аварию и мне ноги оторвало? И ты через весь город нёсся?
– Дай договорить…
Мой неугомонный друг потёр грудь:
– А в другой раз как будто из милиции, что я убил троих – за девушку заступился. Ты с адвокатом прикатил. А мы там с ментами бухаем. Адвокат орать начал, и они его в обезьянник заперли, чтобы не доставал. А ты как всегда – «работа», «статья не закончена». А потом сам нажрался, у нашего участкового пистолет отбирал, хотел голубя влёт снять. Еле скрутили.
В коридоре негромко стукнула входная дверь. Мать Повсюши Елена Васильевна заглянула к нам в комнату:
– Сашенька, ты пришёл? Здравствуй. Ну, зачем ты с ним выпиваешь?
Повсюша раздражённо плеснул водку в рюмки.
– Не видишь, люди отдыхают? Зудишь тут. Сидела бы на своей даче.
Горестно вздохнув, Елена Васильевна ушла на кухню.
Повсюша поднял рюмку.
– Давай, за Чарли выпьем.
Я послушно поднял рюмку:
– Чарли – это кто?
Повсюша проглотил водку, выдохнул.
– Костю из семнадцатой помнишь? На класс старше нас учился? Он же пилот, по заграницам мотается. Решил денег срубить, приволок обезьяну. Редкую. На продажу. Тысяч пять долларов. Чарли зовут. И вроде уже договорился с покупателем, а тут ему опять в рейс. Он мне говорит: «Оставь у себя на пару дней». А его снова куда-то загнали на край света. Так что его, считай, неделю дома не было.
– Слушай, давай к финалу. У меня от твоей ерунды голова болеть начинает.
– Не гони. Его, макаку эту, главное, запрёшь в ванной, свет погасишь – он сразу свистеть начинает, да так громко. А оставишь свет – ничего, вроде, веселей ему. Я чего думаю – как он в джунглях? Там же по ночам ему никто свет…
На кухне раздался приглушённый грохот.
Повсюша осёкся. Подумав, цокнул языком и осторожно поставил ещё полную стопку:
– Матери-то я про Чарли не рассказал.
Он отвёл глаза:
– Слушай, сходи на кухню, а?
– На кой?
– Она тебя уважает.
– При чём тут уважение? Что ты опять натворил?
– Ну, иди-иди. Иди.
Я неохотно поднялся. Прошёл на кухню и остановился на пороге.
Елена Васильевна лежала на кафельном полу, глядя в потолок неживыми глазами. У меня всё оборвалось.
Елена Васильевна ко мне относилась хорошо, как, впрочем, большинство родителей моих друзей. С точки зрения жизненных достижений и денег мои приятели в своей массе преуспели много больше меня. Но их родители почему-то воспринимали меня как мальчика-отличника, который не гнушается дружбой с их оболтусами-сыновьями. Ещё с одним приятелем, не Повсюшей, с другим, я учился в первом классе. Потом он перешёл в математическую школу. Позже стал банкиром, перебрался в Австралию, у него семья, и, по-моему, не одна, домов тоже несколько. Даже был как-то объявлен в международный розыск. Но его маман до сих пор ставит ему меня в пример, упирая на то, что я всегда был отличником, а он как олухом был, так им и остался.