Лампа в окне
Шрифт:
Оставив ванну на попечение гостя, я вернулся в кабинет, где заливался телефон. С нехорошими предчувствиями я снял трубку, и завязался унылый, как тёплый кисель разговор с приятелем-сценаристом о его последнем сценарии. Слушая несчётное количество раз повторяемое «кульминация», «предкульминация», «первая часть», «вторая часть», «поворотное событие» и вяло поддакивая жалобам на продюсеров и режиссёров, я краем уха
В ванной наступила тишина. Оставив безнадёжную попытку заставить себя работать, я вышел в коридор и прислонился к косяку ванной. Стоял сырой вяжущий запах цементного раствора. Палыч безмятежно водил мастерком по стене.
– Фёдор Палыч, кофе будешь?
– А дашь?
– Чего бы я спрашивал?
Опустив руки и уставившись на пятно свежего раствора на стене, Фёдор пожал худыми плечами:
– Так, ёлки, хозяева разные бывают. Я у одной кофе спросил, так она: «Может, тебе ещё и коньячку налить?» Короче, не дала.
– Коньяк не обещаю – не жалко, просто нету – а кофе дам.
– Давай.
Было слышно, как Палыч в ванной плещет водой. На кухне он появился, аккуратно вытирая свежевымытые руки о грязноватый живот комбинезона. В ожидании кофе он деликатно стоял, держась за спинку стула и не садясь, пока не сяду я. Затем, оглядев сиденье и деликатно отряхнув спецовку – поднялось лёгкое облачко серой цементной пыли – сел сам.
Ел он и пил как-то безрадостно, по необходимости.
– Палыч, ты прости, я случайно услышал, а кого ты там нёс по телефону?
Отставив чашку с кофе, он равнодушно отложил недоеденный бутерброд. Как я позже понял, он вообще мог разговаривать, только оставив на время все остальные дела.
Глядя в стол, Палыч ответил:
– Дознавателя. Гаишного.
– За что?
– Так, ёлки, он хочет, чтобы я заявление забрал.
– О чём заявление?
– На водителя, который меня сбил.
Палыч неохотно тронул розовый след от ссадины на виске.
– Понятно. Взятку дали, дознаватель пытается водителя прикрыть?
Палыч мотнул головой.
– Нет, он как раз посадить его хочет. А я ему заявление – что водитель не виноват.
– Но он же тебя сбил.
Гость взял бутерброд, посмотрел на него, явно надеясь прекратить неприятный разговор, вздохнул, положил обратно на скатерть.
– Так, ёлки, я сам под колёса сиганул. Он отвернуть успел, только зеркалом мне по башке и саданул. Во, след на голове видал? Я и брякнулся, хорошо, на тротуар откинуло.
– Смотреть надо, когда переходишь.
Гость снова мотнул опущенной головой:
– Видел я его. Руки хотел на себя наложить.
Я сбился и замолчал. Поняв, что его оставили в покое, Палыч снова принялся за кофе и остаток бутерброда. Доев, он встал и чинно задвинул за собой стул, на обивке которого остался отчётливый цементный отпечаток его тощего зада:
– Благодарю.
И удалился.
За обедом мы молчали.
Вечером, закончив ровнять стены, Палыч переоделся и уехал, сухо взяв с меня обещание принять его назавтра пораньше: «Мне делать нечего, я в пять встаю, так что к восьми жди».
К восьми Палыч не приехал. Не появился и позже, и на следующий день тоже. Он запил.
Так сказал менеджер на фирме, который встревоженно обещал замену мастера в течение суток. От замены я отказался, не к месту решив, что тем самым подведу Палыча.
Он появился тремя днями позже. Как обещал, ровно в восемь, когда я уже стоял в дверях одетым. Палыч возник в проёме двери, опустив руки вдоль тела и огорчённо глядя на меня сквозь мутноватые очки:
– Ты извини, я тогда домой пришёл. Выпил. И понеслось…
Подумав, он решил меня ободрить:
– Это я ещё быстро закруглился, обычно-то в три дня никак не укладываюсь. Неделю гудеть должен, никак не меньше. А тут совестно перед тобой стало, так, ёлки, через силу, а выскочил.
Конец ознакомительного фрагмента.