ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
Шрифт:
Иногда в перемену Toy выходил на балкончик и смотрел вниз в зал, где капитан футбольной команды, школьный чемпион по плаванию и несколько старост обычно весело болтали с Кейт Колдуэлл, которая сидела с подругой на краю стола под военным мемориалом. До него волнами доносились ее смех и негромкий, с придыханием, голос; Toy подумывал, не присоединиться ли ему к их компании, но при его появлении наступила бы выжидательная пауза, и снова пошли бы слухи о его влюбленности.
Однажды Toy вышел на балкончик и увидел Кейт на балкончике напротив. Она улыбнулась и помахала ему: Toy инстинктивно бросил на нее ответный робкий взгляд, открыл дверь и жестом пригласил ее войти.
— Хочешь посмотреть, что я делаю? В смысле — что рисую?
— О, Дункан, с удовольствием.
В комнате, кроме них, сидел еще староста класса по имени Макгрегор Росс, копировавший прямой шрифт. Toy вынул из шкафчика папку и разложил перед Кейт свои рисунки один за одним.
— Христос разубеждает знахарей в храме. Жерло преисподней. А это фантастический пейзаж. Безумные цветы. Все эти иллюстрации я делал для доклада в дискуссионном клубе…
Кейт встречала каждый рисунок возгласами удивленного восхищения. Toy показал ей неоконченную серию иллюстраций к Книге пророка Ионы.
— Это чудесно, Дункан! — воскликнула Кейт. — Но зачем Ионе зонтик и котелок?
— Потому что он был таким человеком. Единственным из пророков, пророком быть не желавшим. Господь навязал ему эту судьбу. Я представляю его себе пожилым толстяком — служащим страховой компании, от природы рохлей и посредственностью, которого Бог заставляет проявить отвагу и обрести величие.
Кейт кивнула с сомнением:
— Понимаю. А куда ты это денешь, когда закончишь?
Сердце Дункана глухо забилось о ребра.
— Может, подарю тебе. Если тебе нравится.
Кейт просияла:
— О, спасибо, Дункан, мне очень хочется иметь это у себя. Ты замечательно придумал. Это ведь и вправду… А чем ты занимаешься? — повернулась она в сторону Макгрегора Росса.
Она придвинула стул к его столу и близко склонила голову к голове Макгрегора Росса, который минут двадцать показывал ей, как правильно писать тушью.
Миссис Toy выписали из больницы в начале года. Миссис Гилкрист с нижнего этажа и две-три другие соседки навели перед ее возвращением чистоту: вымыли полы и стерли пыль, добравшись до самых дальних уголков.
— Теперь вы должны вести себя особенно хорошо, помогать маме во всем, — услышали дети строгий наказ. — Помните, что ей еще долго нельзя будет вставать с постели.
— Суют нос куда не надо, старые ведьмы, — проворчала Рут.
— Они хотят как лучше, — примирительно заметил Toy. — Просто не умеют выбрать слова.
Миссис Toy доставили домой на санитарной машине и уложили на просторную кровать в передней спальне. Ей разрешили по вечерам сидеть у камина, и вскоре она настолько окрепла, что дети начали с ней пререкаться, не испытывая чувства особой вины. Toy принес законченную «Книгу пророка Ионы». Миссис Toy положила папку на колено, задумчиво просмотрела рисунки, попросила кое-что объяснить, а потом с серьезным видом сказала:
— Знаешь, Дункан, из тебя выйдет хороший священник.
— Священник? С какой стати?
— Ты рассуждаешь как священник. Что ты собираешься сделать с этими рисунками?
— Отдам их Кейт Колдуэлл.
— Кейт Колдуэлл! Но почему? Почему?
— Потому что я ее люблю.
— Не глупи, Дункан. Что ты понимаешь в любви? Да она твой подарок наверняка и не оценит. Рут говорит, что она просто-напросто обыкновенная вертихвостка.
— Я отдам ей рисунки не для того, чтобы она их оценила. Я отдам их потому, что я ее люблю.
— Дурь. Чистейшая дурь. Над тобой вся школа станет потешаться.
— Какое мне до этого дело?
— Тогда ты еще больший дурень, чем я думала. У тебя нет ни самолюбия, ни гордости — ни капли; вот женишься на первой же пустышке,
— Может, и твоя правда.
— Но этого не должно быть! Тебе нельзя это допустить! Ну, почему же ты, почему… Ох, ладно, ладно, пусть будет по-твоему.
Кожное заболевание возобновилось: горло у Toy выглядело так, словно он неудачно пытался его перерезать. По утрам он подходил к постели матери, и та туго обматывала ему шею до самого подбородка шелковым шарфом, закрепляя его английскими булавками, что придавало Toy скованный вид. Войдя как-то в классную комнату, он поймал на себе взгляд Кейт Колдуэлл. Возможно, она ожидала чьего-то появления или же просто скользнула глазами по двери в рассеянной задумчивости, но на лице у нее выразилась невольная жалость, и это возбудило в Toy острейшую ненависть. Его черты исказились непримиримой яростью, с которой он не сразу сумел совладать. Кейт озадаченно замерла, потом, тряхнув головой, принялась судачить с подружками. Вечером, не испытывая никаких чувств, Toy отдал «Книгу пророка Ионы» Рут и угрюмо подсел к матери.
— Знаешь что, Дункан? — сказала миссис Toy. — Рут оценит твой подарок в тысячу раз лучше, чем Кейт Колдуэлл.
— Я знаю. Знаю, — отозвался Toy.
Где-то под сердцем у него болело, будто оттуда что-то вынули.
— Ах, сыночек, сыночек, — вздохнула миссис Toy, протягивая к нему руки, — забудь об этой Кейт Колдуэлл. Твоя старая мама всегда с тобой.
— Да, мамочка, я знаю, — рассмеялся Toy, обнимая мать. — Но только это не одно и то же, не одно и то же.
Начались выпускные экзамены, но особенного события Toy в этом не усматривал. В настороженной тишине экзаменационной комнаты он взглянул на листок с заданием по математике и усмехнулся, не сомневаясь, что провалится. Выглядело бы слишком вызывающе, если бы он встал и вышел за дверь немедленно, поэтому Toy развлечения ради попытался решить две-три задачи, используя вместо чисел слова и выписывая уравнения наподобие логических доказательств, но очень скоро это ему наскучило: заметив осуждающе приподнятые брови классного наставника, он с отсутствующим видом поднялся с места, вручил ему листки и поднялся наверх в кабинет изобразительного искусства. Остальные экзамены оказались, как он и ожидал, пустяковыми.
Миссис Toy постепенно окрепла, однако во время экзаменов подхватила простуду, что вызвало рецидив болезни. Теперь она вставала только в уборную.
— Может, лучше пользоваться подкладным судном? — спросил мистер Toy.
Миссис Toy рассмеялась:
— Если я не смогу дойти до уборной сама — значит, мне конец.
Как-то вечером, когда они с Toy остались в доме одни, миссис Toy спросила:
— Дункан, а что в гостиной?
— Там довольно тепло. Огонь что надо. И не такой уж беспорядок.
— Я, пожалуй, встану и посижу у огонька, погреюсь немного.
Миссис Toy откинула одеяло и спустила ноги с кровати. Toy с беспокойством увидел, насколько они исхудали. Толстые шерстяные чулки, которые он помог ей натянуть, обвисли на; лодыжках складками.
— Точь-в-точь две палочки, — сказала миссис Toy с улыбкой. — Узница концлагеря.
— Не пори чушь! — оборвал ее Toy. — Месяц-другой — и все наладится.
— Я понимаю, сынок, понимаю. Дело долгое.
Теперь Toy делил с отцом раскладной диван. Спал он плохо: в середке матраца было углубление, где мистер Toy, будучи потяжелее, естественным образом и помещался, a Toy с трудом удерживался, чтобы на него не скатиться. Однажды ночью, когда свет уже потушили, он заметил, как хорошо будет всем вернуться на свои спальные места, как только матери станет лучше. Мистер Toy, помолчав, странным голосом спросил: