ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
Шрифт:
— Дункан, я думаю, ты… ты не питаешь чрезмерных надежд на то, что маме станет лучше?
— Пока человек живет, то и надеется, — беспечно откликнулся Toy.
— Дункан, надеяться не на что. Операцию, видишь ли, сделали слишком поздно. Мама поправляется после операции, но это ненадолго. Печень у нее поражена неизлечимо.
— И она умрет… а когда?
— Через месяц. Может быть, через два. Зависит от того, как долго выдержит сердце. Печень не справляется с очищением крови, и тело не получает достаточного питания.
— Она об этом знает?
— Нет. Пока нет.
Toy отвернулся и в темноте поплакал. Слезы не
Toy проснулся от грохота и громкого крика. Мать корчилась на полу в коридоре. Пыталась дойти до уборной — и не смогла.
— Ах, папочка, мне конец. Мне конец. Со мной все, — повторяла она, пока мистер Toy помогал ей добраться до постели.
Toy недвижно застыл у дверей гостиной: в голове у него все еще отдавался материнский крик. В момент пробуждения он не казался ему внезапным: этот крик он уже слышал давным-давно — и потом дожидался всю жизнь, чтобы услышать снова.
Два дня спустя Toy и Рут вернулись из школы вместе. Дверь им открыл мистер Toy со словами:
— Ваша мама хочет вам что-то сказать.
Они вошли в спальню. Мистер Toy остался у дверей наблюдателем. Кровать была передвинута к окну, чтобы больная могла глядеть на улицу. Миссис Toy, обратив к вошедшим лицо, робко проговорила:
— Рут, Дункан, я знаю, что очень скоро я… я просто усну и больше не проснусь.
Рут, всхлипнув, бросилась из комнаты, мистер Toy последовал за ней. Toy подошел к постели и прилег на нее между матерью и окном. Нащупал под покрывалом ее руку и сжал своей. После короткого молчания миссис Toy спросила:
— Дункан, как ты думаешь, будет что-то потом?
Toy ответил:
— Нет, не думаю. Только сон. — Печаль, прозвучавшая в голосе матери, заставила его добавить: — Учти, многие поумнее меня верят, что потом начинается новая жизнь. Если это так, она не будет хуже, чем эта.
Несколько дней по возвращении из школы Toy снимал ботинки и ложился бок о бок с матерью, держа ее за руку. Подавленности, говоря по правде, он не испытывал. В эти минуты он почти ни о чем не думал и мало что чувствовал, да и не произносил ни слова: разговаривать миссис Toy становилось уже не под силу. Обычно он смотрел за окно. Улочка, хотя и примыкавшая к шоссе, была тихой, залитой, как правило, холодным весенним солнцем. Напротив стояли сдвоенные домики с садиками, где росли лилии и ракитник. Если Toy что-то и ощущал, то только покой и уединенность, близкие к довольству. Все это время Рут, мало интересовавшаяся хозяйством, неустанно хлопотала по дому: делала уборку и возилась на кухне, готовила для матери легкие блюда и пекла разные сладости, однако скоро миссис Toy пришлось перевести исключительно на жидкую пищу: от слабости она лишь шептала что-то невнятное и едва приоткрывала глаза. Разговоры в доме почти прекратились; как-то Toy обратился к сестре, начав фразу словами:
— Когда мама умрет…
— Она не умрет, — перебила Рут.
— Но, Рут…
— Нет, она не умрет. Ей становится лучше, — с победным видом заявила Рут.
В школе устные экзамены должны были подкрепить результаты письменных. Учитель английского велел выучить наизусть какой-нибудь прозаический отрывок для декламации вслух — предпочтительно из Библии. Toy решил шокировать экзаменатора чтением эротических стихов
— Я умраю, умраю, — невнятно повторяла она в отчаянии.
— Все хорошо, Мэри, все хорошо, — приговаривал мистер Toy. — Ты не умрешь. Ты не умрешь.
— О-о, я умраю, умраю.
— Успокойся, ты поправишься, ты поправишься.
Впервые за две недели миссис Toy вздрогнула всем телом и с усилием села в постели. Глаза ее расширились, она с трудом разлепила губы и, пронзительно выкрикнув: «Я хочу умереть! Я хочу умереть!», упала на подушки. Toy рухнул в кресло, стиснул голову руками и громко зарыдал. Через десять минут он уже мчался стремглав через залитый солнцем парк, выкрикивая строки из Песни песней.
Когда он вернулся домой, миссис Toy лежала недвижно — спокойная, как никогда прежде, дыхание ее было слабым, с еле слышной хрипотцой.
Toy приложился губами к ее уху и жарко прошептал:
— Мама! Мама! Я сдал английский. Сдал экзамен на аттестат.
По губам миссис Toy скользнула слабая улыбка и растворилась в чертах лица, как вода уходит в песок. На следующее утро, когда миссис Гилкрист с нижнего этажа пришла вымыть больную и отодвинула штору у изголовья кровати, ей послышался тихий шепот: «Назавтра». Однако днем известие о том, что Toy успешно сдал экзамены по рисованию и истории, не достигло ее сознания, или она сделалась равнодушной ко всему.
Миссис Toy умерла через три дня, ранним субботним утром. Накануне вечером миссис Гилкрист и миссис Уишоу из соседней на площадке квартиры дежурили в гостиной и никуда не ушли, когда Toy начал там укладываться на ночлег. Мистер Toy сидел в спальне у постели жены, держа ее за руку. Проснувшись, Toy увидел просачивающийся сквозь шторы рассвет: соседок в комнате не было — и он понял, что мать умерла. Он встал, оделся, съел тарелку кукурузных хлопьев и включил радио, чтобы послушать юмористическую программу. Войдя в гостиную, мистер Toy растерянно попросил:
— Дункан, сделай, пожалуйста, чуточку потише! Соседки будут недовольны, если услышат.
Toy выключил радио и отправился прогуляться вдоль канала. Стоя на краю глубокого каменного русла, он бездумно следил за пенистыми водоворотами вокруг гниющих бревен.
Днем он зашел к Коултеру, как давно уже собирался. Миссис Коултер была с мужем на прогулке, и Toy сидел у очага, пока Коултер, в сорочке и штанах, умывался у раковины.
— Кстати, Боб, этой ночью мать у меня умерла, — неловко выговорил Toy.
Коултер неторопливо обернулся к нему:
— Ты шутишь, Дункан.
— Нет.
— Но я видел ее две недели назад. Она со мной разговаривала. Выглядела нормально.
— Угу.
Коултер вытер руки полотенцем, пристально глядя на Toy.
— Не надо держать это в себе, Дункан. Потом будет хуже.
— Я ничего в себе не держу.
Коултер натянул на себя рубашку и пуловер и озабоченно сказал:
— Досадно, но я договорился в три встретиться с Сэмом Лэнгом на спортивной площадке. Собираемся потренироваться в беге. Может, ты не против, если мы пойдем вместе?