Лаокоон, или О границах живописи и поэзии
Шрифт:
Заставляя змей обвиваться вокруг Лаокоона, поэт тщательно выделяет его руки, чтобы сохранить им свободу действий.
И в этом отношении художники должны были последовать за поэтом. Ничто не придает больше выразительности и жизни, чем движение рук; особенно в сильном аффекте самое выразительное лицо кажется без движения рук незначительным. Руки, плотно прижатые обвивавшимися змеями к телу, разлили бы холод и мертвенность по всей статуе, и потому руки как главной, так и второстепенных фигур даны в статуе в полном движении и наиболее деятельны там, где в данную минуту сильнее боль.
Но, кроме
Эта картина исключительно полно захватывает наше воображение: благороднейшие части тела Лаокоона сдавлены почти до удушья, и яд направлен ему прямо в лицо. Тем не менее здесь не было настоящего образа для художников, которые хотели показать действия яда и боли на тело. Ибо для того, чтобы дать заметить это, нужно было оставить как можно более свободными главные части тела и вообще устранить от них всякое давление, которое бы изменило и ослабило игру страдающих нервов и мышц. Дважды обвившиеся змеи закрыли бы, напротив, все тело и спрятали подведенный живот, отличающийся такой выразительностью. Видимые же из-под извивов части тела обнаруживали бы лишь следы внешнего давления, а не внутренней боли. С другой стороны, если бы шея была обвита змеем несколько раз, то это испортило бы приятную для глаза пирамидальную заостренность статуи. Наконец, выпирающие из общей массы две острые змеиные головы столь резко нарушали бы меру, что целое производило бы очень неприятное впечатление. Несмотря на все это, были настолько непонятливые живописцы, которые следовали и в отмечаемом отношении описанию поэта. Но что из этого получалось, можно с отвращением увидеть на одном рисунке Франца Клейна [19] . Древние ваятели заметили сразу, что их искусство требовало здесь полного изменения поэтического описания. Они перенесли все обвивы змей с шеи и тела на бедра и ноги. Здесь эти обвивы могли, не вредя выразительности, закрывать тело и надавливать на него, насколько это было нужно; притом они невольно возбуждали здесь представление об остановленном бегстве и той неподвижности, которая так выгодна для художественного изображения подобного состояния.
19
В великолепном драйденовском издании Вергилия (Лондон, 1696). Впрочем, этот живописец дал только один оборот змей около тела и почти не допустил до шеи. Во всяком случае, единственным оправданием этому посредственному художнику может служить разве то, что гравюра является лишь пояснением к тексту и не может считаться самостоятельным художественным произведением.
Не понимаю, каким образом критики обошли совершенным молчанием это различие между изображением обвивающихся вокруг Лаокоона змей в скульптуре и в поэтическом описании; оно в такой же мере доказывает мудрость художника, как и другое различие, которое все они отмечают и которое, впрочем, они не столько хвалят, сколько стараются оправдать. Я имею в виду различие в одежде: Лаокоон Вергилия дан в полном греческом облачении, между тем как в скульптурной группе он представлен вместе с обоими сыновьями совершенно обнаженным. Говорят, что некоторые видели большую несообразность в том, что царский сын, игрец, изображен нагим во время жертвоприношения. И знатоки искусства со всей серьезностью отвечали, что это, действительно, была ошибка против обычая, но что ваятели были принуждены к этому, ибо не могли дать своим фигурам приличного одеяния. Ваятель, – говорили они, – не может изображать никакой материи; толстые складки производили бы дурное впечатление; и потому из двух зол ваятели выбирали якобы меньшее и предпочитали скорее нарушить истину, чем заслужить порицание в неправильном изображении одежды [20] . Если несомненно, что древние художники улыбнулись такому замечанию, то гораздо труднее угадать, что они ответили бы на него. Нельзя уронить искусство ниже, чем этим замечанием. Ибо, если даже и предположить, что скульптура имеет возможность изображать разные ткани так же хорошо, как и живопись, неужели и в этом случае Лаокоону необходимо было бы одеться? Неужели мы ничего не потеряли бы от этой одежды? Неужели одежда, продукт рабского труда, так же прекрасна, как создание вечной мудрости, человеческое тело? Требует ли одинаковых способностей, составляет ли одинаковую заслугу, приносит ли равную честь изображение того и другого? Неужели глаза наши хотят только быть обманутыми и им все равно, чем они обмануты?
20
Так рассуждает даже Де-Пиль в своих замечаниях на Дюфренуа: «Заметьте, что так как нежная и легкая одежда прилична только женщинам, древние ваятели избегали, насколько могли, одевать мужские фигуры, ибо они думали, что в скульптуре нельзя подражать материям и что толстые складки производят плохое впечатление. Есть столько же примеров истинности этого положения, как и фигур обнаженных мужчин. Я приведу только фигуру Лаокоона, который по всем соображениям должен бы быть одетым. В самом деле, есть ли какое-нибудь правдоподобие в том, чтобы царский сын, жрец Аполлона, был нагим во время жертвоприношения? Ибо змеи переплыли с острова Тенедоса на троянский берег и бросились на Лаокоона и его сыновей в то самое время, когда он на берегу моря приносил жертву Нептуну, как рассказывает Вергилий во второй книге своей „Энеиды“. Но художники, делавшие эту прекрасную статую, очень хорошо видели, что не могут дать своим фигурам одежду, приличную их сану, не рискуя создать груду камней, подобную скале, вместо трех превосходных фигур, которые всегда были и будут предметом удивления. Поэтому-то из двух неудобств они сочли гораздо худшим употребление одежды, нежели отступление от истины».
Конец ознакомительного фрагмента.