Лапочка для Демона
Шрифт:
Но Беркут смеется и идет следом, как белая, неотвратимая гибель.
Он не препятствует моим действиям, вообще ничего не делает.
Лапа закрывается на балконе, сразу уходя в сторону от окна. Последнее, что я себе позволяю, момент слабости смотрю в ее огромные испуганные глаза.
Словно прощаюсь.
На самом деле, не важно, кому она позвонит, потому что мне по-любому конец.
Против пистолета муай-тай не работает.
Я. Это понимаю, она. Это понимает. Сучара Беркут тоже понимает.
Выдыхаю, разворачиваюсь
И картина маслом: Беркут стоит посреди гостиной, оглядывается с таким искренним любопытством, что даже не по себе становится.
Больной ублюдок, блядь. Вообще никакого инстинкта самосохранения. Позволил Лапу спрятать, с телефоном… Так уверен, что доберется до нее? Или ему реально пофиг?
А если так, если есть вариант, что у него проблемы с башкой сильнее, чем я предполагал… Может, у меня есть шанс?
Придурки любят поговорить. Просто так убивать им не интересно.
Ну что, братишка, поговорим?
— Ну, здравствуй, брат, усмехаюсь я. Первый раз лицом к лицу, да?
— Первый и последний, криво щерится Беркут. Неплохо побегали. Я тебе прям фору давал.
Ага, пизди больше про фору.
— Да, я догадался… главное в разговоре с предполагаемым психом что? Правильно. Главное подыгрывать. Зачем только?
— Хотелось понять, насколько ты Беркутов.
Сука! Я не Беркутов! Но смотрим. Ждем.
Лапа моя, надеюсь, ты не затупила в самый ответственный момент. Не водилось за тобой такого раньше.
— Нахрена? Могли бы просто встретиться, пообщаться… Раз так интересно.
— Не особо интересно было до этого. А теперь… Ну, я выводы сделал.
— И? сажусь, киваю ему на кресло, словно ничего и не происходит, словно брат старший у меня в гостях. Манеры располагают к растягиванию времени, знаете ли… Для того их и придумали.
— Жидковат. Слишком доверяешь своей бабе.
— Есть грех. Соглашаюсь опять, уже понимая, что в том, что Беркут здесь в первую очередь мой проеб. Не уследил за Лапой. Она светанулась. И, наверняка, как раз недавно, при разговоре с соседкой… Вот не зря у меня пунктик насчет нее был.
— Не наша порода.
И. Это хорошо.
— А была бы ваша?
— Была бы наша… Ты бы свою рыжую бабу выебал и морду ей начистил. Как наш с тобой папаша.
У меня на пол секунды становится мутно в глазах. Папаша, значит.
А Беркут, положив руку с пистолетом на стол, так, чтоб сразу стало ясно, выстрелит на любое движение, не предупреждая, впивается в меня своим жутким пустым взглядом и признается неожиданно:
— Я ненавижу его.
— В этом мы едины, отвечаю я и, скривив губы, отвожу взгляд от безумных глаз.
— Теперь я. Это знаю, кивает он.
Беркут нервничает, и эта чертова семейная история меня тоже вымораживает. Я давно все забыл, отпустил из своей жизни. Как раз после того, как перестал быть Беркутовым.
Призрак отца, твари, бросившего нас с матерью,
И я не подозревал, насколько глубоко во мне сидит старший Беркут. Как много во мне отцовского.
Пока не встретился лицом к лицу с тем, в ком этого дерьма еще больше.
Странно. Вся эта ситуация похожа на какой-то сюрреализм, потому что по сюжету жанра меня должны были сразу грохнуть. Неужели Беркут настолько туп, что действительно будет со мной беседовать?
Не туп, а психически больной.
У него ничего не осталось, он пришел убить меня.
Нашла коса на камень. Он считал, что все так легко, что правитель мира. Но иногда можно нарваться на такие неприятности… На меня. Но и с неприятностями Беркут привык расправляться.
Он уже покойник, его грохнут очень скоро. Ему терять нечего. А вот мне есть что.
— Он избил ее, начинает говорить Беркут.
Новости, однако… Я думал, только моей матери перепало. Молчу, пусть продолжает.
— Мне было восемь лет. У меня на глазах. И ушел, продолжает Беркут, и я замечаю, что он так же, как и я кривит губы, так же ядовито ухмыляется. Эта одинаковость бьет больнее всего. Мы похожи. И не только внешне. Мы оба с ним жертвы нашего папаши. И его продолжения. Она протянула еще полгода. Инвалидом стала. Я с бабкой остался. Бабка все время мне говорила, что видела его с другой бабой, с коляской ходили. Я с детства знал, что он, мразь, убил мою мать, чтобы уйти спокойно к другой.
— Погоди, прерываю я его. Слова эти для меня морозом по коже, как полгода?! Твоя мать умерла, когда тебе было восемь лет?! Он же мать мою… Он избил ее и ушел к вам… Блядь.
— Перипетии жизни, скалится Беркут. В то время сложно было что-то о ком-то узнать. Сейчас все в сетке, все так легко, он щелкнул пальцами, по щелчку вся информация на человека. А тогда я рос со знанием того, что моя мать погибла от его рук, потому что какая-то Ольга Самойлова забрюхатела от него. Я ведь отца убить хотел, а его посадили. На тот момент я не знал, что засадил его твой дядька родной, избавил, так сказать, сестренку от хахаля. А ты знал, кстати? Смешная информация, да?
Очень, блядь. И вопросов к дядьке теперь вагонище.
— До тюрьмы я дотянуться не мог, продолжает Беркут, а вот до Оли Самойловой без проблем. Я даже встречи не искал. Учился себе на медицинском факультете, на трупах практиковался людей резать. В интернатуре наткнулся на пациентку, твою мать.
— Сука, доходит до меня, так. Это ты ее порезал?!
— Да, смеется он весело, и я понимаю, что. Это не просто неуравновешенный психопат, а маньяк с реальными психическим отклонениями. Я ее еще отравил, Но откачали. Жалко, так красиво все было. Я навис над ней и тихо прошептал в ухо: «Раз связалась с Беркутом, платить всю жизнь будешь».