Ларец Марии Медичи(ил. И.Ильинского 1972)
Шрифт:
– Не может быть!.. – прошептал Гена, но по всему было видно, что поверил он сразу и безоговорочно и только лишь ждет подробностей.
– Да… – Юра довольно откинулся в кресле. Решив пожертвовать малым ради спасения остального, он заглушил кошачье поскребывание совести и наслаждался теперь беседой, можно сказать, с чистой душой. – Эта реликвия, ставшая позднее известной под названием ларец Марии Медичи, находится где-то рядом. Этот сундук знал графа Калиостро, мальтийских рыцарей, тамплиеров, государя императора Павла Первого, может быть, многих декабристов и даже самого Пушкина! Последний его владелец – царский генерал-губернатор, сатрап, так сказать: перед тем как смыться в семнадцатом году, передал его своему слуге.
– И где же он теперь?!
– В
– Это, случайно, не связано с деятельностью нашего дружка Люсина? – спросил проницательный Гена.
– Ой, миленок! – укоризненно покачал головой Березовский. – Я не говорю тебе ни да, ни нет. Оцени это! И вообще: забудь пока о сундуке. Настанет день – и ты все узнаешь. Обещаю тебе! Тем более что я намереваюсь написать об этом книгу… Так что, как сам понимаешь, тебя это не минует.
– Рассказывать не можешь, а писать…
– Нет же, нет! Писать тоже пока нельзя. Я же не сказал тебе, что пишу, я только собираюсь… Понимаешь? Но я уже вижу эту книгу! Я еще многого не знаю, все в тумане, но – как бы это сказать? – уже чувствую удивительный, неповторимый вкус! Я даже знаю фразу, которой закончу.
– Ну?
– «Звезды солгали. Игра не кончилась!» Что-нибудь в этом роде.
– Любопытно! Значит, вот почему ты вдруг занялся астрологией!
Березовский, действительно разрабатывая исторические толщи, столкнулся с некоторыми астрологическими проблемами. Как всегда обстоятельно и за минимальный срок, он постиг нехитрую тайну составления гороскопов и приобрел квалификацию шарлатана средней руки, где-нибудь в Швейцарии или ФРГ он мог бы даже зарабатывать этим деньги. Побочным результатом приобретенных знаний явилось несколько милых мистификаций и, конечно, куча примитивных гороскопов, которые Березовский составил для ближайших друзей. В частности, гороскоп Гены, родившегося 10 июня неважно какого года, гласил: «Созвездие Близнецов обещает успех в любви, пылкость, стремительность следовать всему возвышенному. Мужчина-Близнец похож на ребенка, который никогда не вырастает. Он удачлив, и все дается ему без особых усилий, как бы само собой. Счастливый месяц для него – август, день недели – вторник, числа – 5, 10, 15».
Сейчас было как раз 15 августа и как раз вторник. Березовский вспомнил это и, досадуя, закусил губу. Разговор следовало как можно скорее перевести на другие рельсы, иначе проницательный Гена обо всем догадается. Ведь они встречались по два, а то и по три раза на неделе, и все Юрины увлечения так или иначе прорывались в разговорах. Сопоставив все это с загадочным сундуком, Гена действительно мог проведать слишком о многом. Именно этот нежелательный для Березовского мыслительный процесс и протекал сейчас в бурминской голове.
– И материалы о десятой главе «Евгения Онегина», которые я тебе достал, значит, были тебе нужны вовсе не для знакомой критикессы? – спросил он, что-то припомнив и сопоставив в полном соответствии с запоздалым предвидением Березовского.
– Гена, прошу тебя, перестань ворочать мозгами! Забудь пока об этом сундуке, будто я тебе ничего не говорил! Не выпытывай, котик! Умоляю!
– Ну ладно, – со вздохом согласился Гена. – Будь по-твоему. Но о самом-то сундуке ты можешь говорить? Какой он из себя? Ты его видел?
– Нет, в том-то и дело, что не видел! – Березовский обрадовался повороту в разговоре. Лучше уж было говорить об исторической реликвии, раз уж он все равно о ней проболтался, чем о той немыслимой каше, которая заварилась вокруг этого сундука. – Но я знаю, как он выглядит… – И, словно птица, уводящая охотника от гнезда, он поспешил достать из папки какие-то старые журналы. – Вот смотри: это «Столица и усадьба». Выходил у нас в России такой журнальчик в годы Первой мировой войны. Обрати-ка внимание, как господин редактор Вл. Крымов заманивал подписчиков…
– При чем тут твоя «Столица и усадьба»? Я же тебя…
– Погоди, погоди! – остановил его Березовский. – Это о том самом… Но прочти сначала, что пишет редакция в первом номере.
Гена взял в руки журнал с помещичьим колонным домом и лебединым прудом на обложке. В обращении к гг. подписчикам было сказано:
«…Все газеты ведут хронику несчастных случаев, никто не пишет о счастливых моментах жизни.
Жизнь полна плохого, печального гораздо больше, чем веселого, но есть же и хорошее – красивое, – об этой красивой жизни писать не принято…
У нас печатают портрет интересного человека, его дом, его изящные вещи, пишут об укладе его жизни только тогда, когда он умрет, попадет в крушение поезда или в судебный процесс! Еще такое право дает выступление в общественных делах, но не все же интересные люди работают в этой области, есть и другие.
Заграничная печать – особенно в стране самой совершенной культуры, в Англии, – давно уже отступила от этого принципа. В английских газетах пишут не только некрологи, пишут также о радостном рождении, о помолвках, балах, охотах и т. д.
Радостного так мало в жизни, что его, казалось бы, надо подчеркивать, как можно больше говорить о нем.
Недавнее русской усадьбы, с ее своеобразной жизнью, уходит в прошлое. Меняется быстро и жизнь города, многое становится лучше, а иного жаль… Сколько погибло произведений искусства, вдохновения человеческой мысли, благородных традиций, красивой старины в тех старых усадьбах, в домах, даже в отдельных предметах, которые разрушены уже временем или самим человеком.
Красивая жизнь доступна не всем, но она все-таки существует, она создает те особые ценности, которые станут когда-нибудь общим достоянием. Хотелось бы запечатлеть эти черточки русской жизни в прошлом, рисовать постепенно картину того, что есть сейчас, что осталось, как видоизменяется, подчеркнуть красивое в настоящем. Эту задачу ставит себе редакция. Всякая политика, партийность, классовая рознь будут абсолютно чужды журналу».
– Вот это маразм! – восхитился Гена. – Это да! Но какой великолепный документ! А? Какой комментарий к эпохе! Ведь тогда уже война вовсю шла?
– Конечно! – кивнул Березовский. – Газеты печатали бесконечные списки убитых. Появились боевые аэропланы, иприт, люди умирали в кровавой грязи. «Испанка» знаменитая, вши… А тут красивая жизнь… Погляди теперь, что они пишут в номере семнадцать… – Он передал Гене другой журнал, с голубой балериной, замершей на пуантах. – Этот номер все-таки отозвался на злобу дня. Но как!
«…Наша громадная армия доблестно сражается за отечество, и вся страна с твердой уверенностью в безопасности, в победе спокойно живет, почти как и в мирное время. Нет в мире той силы, которая могла бы выбить из колеи необъятную Русь…
Наш журнал по своей программе, по своему девизу “красивая жизнь”, не должен, кажется нам, ни в чем отступать от прежнего содержания. Мы можем дополнить его только иллюстрациями некоторых новых, величественных, красивых черт русской жизни, вдруг проявившихся среди общего подъема.
Война пройдет, за нею ждет Россию еще большее величие, а в теперешние трудные минуты всякий должен, кажется нам, по мере сил спокойно делать свое дело».
– Каково? – Березовский нетерпеливо вырвал журнал и начал быстро его листать, отыскивая что-то еще.
– Впечатляет… Знаешь, я бы эти журналы в Музее Революции выставил. Лучшей иллюстрации того, что режим прогнил и просто не мог не развалиться, и придумать нельзя. Действительно, потрясающий документ!
– А теперь гляди! – Березовский указал на большую фотографию, на которой был изображен господин во фраке и с орденами, положивший руку с зажатой в ней лайковой перчаткой на высокий резной сундук. У господина были длинные завитые усы, бакенбарды и аккуратная курчавая бородка: на заднем плане смутно виднелись какие-то тропические растения – латании и филодендры.