Ларец
Шрифт:
«Мне все едино».
«Ты уедешь в Россию. Некогда страна эта была завоевана гуннами, и ее сообщение с христианскими королевствами пресеклось. Ныне она успешно возвращается к цивилизованности. Страна сия богата и огромна, в ней скрыты неисчерпаемые возможности. Со знатностью и деньгами ты легко найдешь там себе место. Я буду руководить тобою издалека. Не обосновывайся поначалу в столицах, в России их две, старая и новая, живи в глуши, осваивая язык и нравы. С большей открытостью ты заживешь, когда я переведу тебе все средства к достойному существованию –
Не в силах сдержать себя, я зарыдал. Отец прижал меня к груди, и я услышал, что и его душат слезы.
Через десять дней меня уже не было в Париже, и с той поры минул почти год.
– И ничего не прояснилось с тех пор относительно сего странного изгнания? – спросила Нелли тихонько.
– Ничего.
Они стояли на площади, невдалеке от собора. Целых два корявых фонаря торчало и тут – скорей мешая глазам приноровиться к темноте, чем даруя свет.
– Есть опасность, которую немногим новичкам удается избежать, – произнес Роскоф. – Приемы, отточенные при хорошем свете, в зале, забываются при нежданном нападении. В таком месте, как это, из-за угла, ночью… Защищайтесь, нето я наставлю изрядных синяков!
Привычный звон металла наполнил площадь.
– Иной раз покажется, будто с кондотьером каким наемным говоришь, что в Париже только и рыскал по темным переулкам, – с насмешкою произнесла Нелли. Длинная тирада не отняла у нее дыхания, голос звучал ровно. А еще неделю назад голос прерывался, когда она говорила во время фехтования.
– Ни одного человека в жизни не убил и нисколь о том не жалею, – засмеялся Роскоф. – Видишь ли, юный Роман, тому, кто лучше других ладит со шпагою, не надобно затевать ссоры.
– Ссоры? – Нелли увернулась от удара, согнувшись в три погибели.
– Всегда тщился быть обязательным, чтобы ненароком не сделаться убийцей. Bien!
Нелли застыла на месте, приоткрыв рот от изумления: тяжелый защитный наконечник ее шпаги ударил под ключицу Роскофа.
– Отлично, мой друг, отлично! – Роскоф небрежно уронил шпагу в ножны. – Скажу тебе, сейчас я того и ждал. Ты из тех, в ком обстоятельства влияют на способность. Иначе сказать, в темноте тебе сражаться легче, чем при свете, ибо темнота будоражит ощущенье опасности. Да я еще и пригрозил обидно. Истинным мастерством тебе не овладеть никогда, для того недостанет терпения и холодности. Но за себя ты постоишь.
– Филипп… это случайность! – Нелли до сих пор не верила себе: положительно не способна она достать Роскофа. – Второй раз не получится, я знаю.
– Не получится. Но коли получилося единожды – стало быть, я довел тебя до твоей высоты. Лучше ты не будешь. Да и откудова взяться должной силе в мышцах? – Роскоф вздохнул. – Я чаю, лучше тебе ехать с Ивелиным, все ж безопасней.
– Мне вправду пора в дорогу, Филипп, но… – Нелли замялась. Право же, им с Катей Ивелин вовсе не нужен в пути.
– Все забываю о твоем секрете. Езжай как знаешь.
– Я вовек не избуду благодарности за науку, Филипп! – с горячностью воскликнула Нелли. – Не поминай меня лихом.
– Лихом не стану. – Роскоф с печальною внимательностью окинул Нелли долгим взором. – Но жаль, не знаю, каким же именем поминать тебя взаправду?
Корявые фонари закачались перед глазами Нелли, словно лес в хорошую бурю. Нет, быть не может, не о том Роскоф говорит.
– Я не пойму тебя, прости. Я – это я, кем же мне быть еще, как не чадом моих родителей?
– Друг мой, кого угодно тщись обмануть, только не француза, – Роскоф был теперь сериозен. – Бог или Дьявол отличил нас особым зреньем, не ведаю.
– Филипп… ты – разгадал меня? Давно? – проговорила Нелли, силясь утаить испугу.
– Понял бы сразу, когда б не столь удивительным сие представлялось. Долго я к тебе приглядывался, однако ж петь со мною никак не стоило.
– …Петь?
– Голос женщины прекрасен с ребяческих ее годов до старости. Голос отрока живет несколько кратких лет. Потому, быть может, Господь напоил его особой, ангельской красотою, уязвляющей души смертных тоской о потерянном Рае. В обыденности можно спутать отроческий голос с девичьим, в пении – никогда. Девичий голос будит желанье жить, отроческий – умереть. Не пой, покуда хочешь быть неузнанной.
– Спаси Бог тебя и за этот совет.
– Условье твоего наряда позволяет мне обнять тебя, – Роскоф неожиданно привлек Нелли к груди железною рукою фехтовальщика. Дважды громко бухнуло его сердце под Неллиным ухом прежде, чем он произнес к смеху или слезам ее слова, показавшие все же, что он не вполне освоил русскую речь. – Скатертью тебе дорога.
Глава XVIII
Весьма скоро сделалося ясным, что послушница Мелания, особа смиренная только лишь на вид, люто невзлюбила Парашу, то бишь Нелли.
Начало тому положил случай пустяшный. На третий день по приезде Мелания застала Парашу, томившуюся бездельем, в розарии. А как бы не томиться, она ж не Нелли, чтобы читать книги, хотя зады с ее помощью о прошлый год дотолмила. Отпроситься б в лес, да далеко ли уйдешь на этаких копытах?
– Бездельем, детонька, нечистого тешить в святых стенах негоже, – вынырнувшая из жилого крыла Меланья глядела на Парашу, впрочем, доброжелательно. – Пойдем-ко, поможешь мне в коровнике, только платьице надо передничком укрыть, твой больно легинькой, я дам.
– С радостью, матушка-сестрица! – Параша обрадовалась не шутя. Монастырский коровник оказался куда справнее господского в Сабурове.
Однако ж, хотя белое платье и было защищено куском выданной послушницей мешковины, пришлось смотреть только под ноги, чтобы не запачкать навозом все те же окаянные «копыта» – бархатные туфли на лентах.
– Перед Богом, детонька, разницы нету, какого ты роду-званья, – приговаривала Мелания, выволакивая низкую скамеечку. – Здесь и черный труд не то, что в миру, брезговать им худо. Я тебе покажу, как коровушку доить, авось справишься.