Ларец
Шрифт:
– Ищите и обрящете, – усмехнулся отец Модест. – Экое диво, что Вы обрели проще и скорей, чем надеялись? Однако поспешим, друзья мои, Венедиктов не успокоится на этой неудаче.
– Только одно, отче, – нахмурилась Нелли. – Вы мчались так, словно уж наверное знали, что эти… ну, слуги его, на меня нападут. Уж это никак не случайность? Как Вы могли знать?
– Я знал лишь, в какую сторону ты едешь, думаю, из того же источника, что и Венедиктов. Проще говоря, я побывал в доме Петряевой, а затем подкупил человека в конюшне.
– Нет, не сходится! Вы –
– Тогда спроси об этом не меня, а себя, – с неодобрением заметил отец Модест. – Я же могу повествовать лишь о себе. Я догадался, что ты в опасности, когда, едучи тебе вслед, был обогнан торопливой нечистью. Пришлось оставить твою подругу на ближайшей станции в карете, а самому пуститься верхом.
– Катька с Вами? – Нелли подпрыгнула.
– Нет, со мною Прасковия.
– Что?!
– Некогда, маленькая Нелли Сабурова, некогда! – отец Модест сунул в стремя ногу. – Очень о многом нам предстоит всем говорить, но не в пустынной местности в вечерний час.
– Мне многое темно, но Его Преподобие, несомненно, прав, – Роскоф подсадил Нелли.
Некоторое время путники молча ехали рысями.
– Отец Модест, ответьте хоть, отчего слуги Венедиктова не говорят по-нашему? Он вить давно тут живет.
– Утукки не могут понимать никакой человеческой речи. Ни русской, ни иного народа. Хозяин же их приказывает им энергиею мысли, и они чувствуют любое распоряжение вдесятеро лучше, чем рабы-человеки.
– Вы нарочно смеетесь надо мною? – Нелли начинала злиться не на шутку. – Что это еще за утукки такие?
– Да просто нежить, я думал, ты сама поняла. У нежити вить больше разновидностей, чем пород у собак.
– То есть это не люди?
– Не люди вовсе. Души у них нету. Думаю, я мог бы даже не бояться их убивать, но береженого Бог бережет, а положение обязывает.
– Это конь твоей подруги, его забыть трудно, – Роскоф кивнул на скаку на Роха. – А где ж она самое?
– Впереди. В Твери мы должны повстречаться.
– Это досадно, – отец Модест поморщился. – Я-то думал свернуть с дороги, как только нас догонит Парасковия. Следующий ход его будет хитрее, а мы тут затеяли поддавки.
– Но не можем же мы бросить Катьку!
– Ни ее, ни ларец мы не бросим, – меланхолически отвечал отец Модест. – Я просто досадую.
– Откуда Вы знаете про ларец? Уж никак не от Матрены.
– Посуди сама, разве б ты покинула город, не получив, чего хотела? Догадаться и тут не трудно. Скажешь, ларец не у ней?
– Нет, не у ней! – Нелли рассмеялась, перестав вдруг сердиться на священника. – Но драгоценности, драгоценности с нею!
На это рассмеялся и священник.
Дорогу совершенно развезло после бури. Грязь из-под копыт до колена обрызгивала ноги, липла к плащам.
– Откровенно говоря, я выпил бы горячего вина с пряностями или хотя бы русского напитка на меду, – признался Роскоф.
Возбуждение драки и радостное возбуждение встречи поутихли, и Нелли начала
– О столь изысканном напитке и не мечтайте, – отвечал он Роскофу. – Напиток же на меду называется сбитнем, и, Бог даст, им мы сумеем разжиться. И надеюсь, что скоро, потому что я вижу впереди деревню.
Деревня оказалась не почтовой, всего в несколько домов, однако казалось несомненным на таком важном тракте, что постой составляет одну из основных статей дохода ее жителей. Не прошло и четверти часу, как путешественники, устроивши лошадей, входили в длинную горницу, полностью отведенную хозяевами для нужд проезжих. Вдоль стен стояли лавки, служащие также постелями, а на столе, неслыханная роскошь, горела сальная свеча. Однако прислоняться к стенам не стоило из страха перед жирною сажей: печь была слажена по-черному. Но все же она топилась, и так жарко, что кинутый на лавку плащ Нелли тут же изошел сырым паром.
– Прошу у дамы прощения за вольность, – насмешливо поклонясь Нелли, отец Модест скинул камзол. Пальцы священника распустили короткую косу и принялись отжимать воду из прядей.
– Можете уж заодно снять и парик, – фыркнула Нелли. – Нето собьется, потом не расчешете.
– Снять что? – черные глаза священника превесело сверкнули.
– Парик, – удивилась Нелли.
– Воистину, мы живем в странный век. Ты вить видела, как я служу Литургию. Уж слишком большой невеждою надо быть, чтобы допустить, что я творю сие в парике.
– Но как же… – Нелли растерялась.
Отец Модест вытащил из кармана носовой платок и принялся неторопливо промакивать совершенно белые пряди волос.
– Вы – седой?
Вопрос явственно противуречил всяким представлениям о приличии.
– Признаюсь по чести, я немного нарочно уделяю сугубое внимание куафюре, – отец Модест улыбнулся. – Когда обстоятельства, как сейчас, вынуждают меня одеваться в гражданское платье, это легко сходит за парик. Молодой человек с седыми волосами – уж слишком оно западает в память. Сие не всегда входит в мои планы. Но ряса с париком – это нонсенс, тут уж мне, волей-неволей, не сбить с толку ни одного разумного человека. Экой стыд, маленькая Нелли! Неужто ты не знаешь, что мужчине не пристало покрывать в храме голову ничем, кроме разве митры, коей меня никто отнюдь не награждал.
– Многие мужчины ходят в церковь в париках, – заспорила для чего-то Нелли.
– Дорогое дитя, коли они так поступают, это их беда. Нынче время забвения канонов. Духовные стали как мирские, а мирские как свиньи.
Вовсе не об этом в действительности хотелось говорить Нелли с отцом Модестом, который все больше занимал ее мысли. Отчего он поседел? Где взаправду родился? Зачем поехал за нею вслед?
Стукнула дверь. В горницу вошел Роскоф, отлучавшийся на хозяйскую половину. В руках его дымилась глиняная корчага.