Ларец
Шрифт:
Еще день по тракту – и перед путниками развернулася панорама Новгорода, разделенного могучими водами Волхов-реки. Никогда Нелли не доводилось еще видеть купол столь странной формы, как тот, что венчал огромный храм, именуемый, по словам отца Модеста, Софией. Купол походил на шлем древнего богатыря и был не золотым, а серебристым, словно являл нерасторжимое единство с жемчужно-серым осенним небосводом. Несведущая в архитектурном искусстве, Нелли тем не менее решила, что один купол на церкви ей нравится куда больше, чем три или пять. Особенно, коли походят они не на противные луковицы, а на шлемы. Приземистые стены и добротные дома словно знали что-то важное
– Вот он, исполин, – задумчиво произнес с седла отец Модест. – Взгляните на колыбель вольности русской, на средоточие ее цивилизованности, Филипп. Да простит меня за эту любовь многострадальная Москва, она не повинна в том, что не имеет этого древнего величия. Москва больше претерпела скорбей, и, быть может, поэтому ее ждет в грядущем большая любовь потомков. Тока жизни не остановить, и стремнина прошла через Москву. Но я не могу не восхищаться.
Новгород и в жителях своих не имел сходства с Санкт-Петербургом. Казалось, никто никуда не торопился на этих улицах, пролегших меж невысокими, но крепкими домами. По одной из этих улиц отец Модест повернул коня в сторону от ближнего постоялого двора, на который им сослался будочник на въезде.
– Есть место, где мы передохнем без забот, – спокойно пояснил он. – Не совсем обитель, ибо живут в ней лишь шестеро монахов, коим предоставляет кров купец, торгующий мукою.
Путешественники выехали на берег Волхова, гнавшего свинцовые, темные волны, и немного спустились по его течению. Почти гранича с посадом, на берегу стояли каменные амбары, окружающие длинные палаты старой постройки, с высоким крыльцом и небольшими окнами. На подъезде и в воротах кипела работа: рослые как на подбор работники разгружали подводы и таскали огромные мешки. По другую же сторону палат виднелись голые деревья небольшого сада, должно быть тенистого в летнюю пору. Над купами деревьев поднимались крест и колоколенка маленькой церквушки, видимо – домовой.
– Мне надобен Еремей Поликарпыч! – окликнул отец Модест парня, заносившего на дощечку грифелем свои подсчеты.
– Изволил в Торжок отбыть, – бойко отвечал парень. – Издалече ли изволите путь держать, господа-бояре?
– Оттуда, где комаров нету, – с сериозной миной изрек отец Модест.
– Милости просим, приказывайте! Я сын его, Никола.
– Я священник Модест, а сие друзья мои – Филипп, Елена и Прасковия. Нелли подпрыгнула в стременах. Ума ли отец Модест вовсе лишился,
называть ее Еленой, когда она в мужском платьи! Однако парень ухом не повел, а лишь, подскочивши к отцу Модесту, почтительно придержал ему стремя, затем испросил благословения, почти одновременно с этим во всю глотку призывая какую-то Арину.
Арина явилась из дверей палат и оказалася старой женщиной, величественной осанки которой не портил самый простой наряд. Почти тут же работники принялись выпрягать лошадку из экипажа, принимать и расседлывать коней.
– Батюшке парадную горницу, гостю его – что рядом, а девам угловую! – беспокоился Никола.
– Ишь, раскомандовался, нето без тебя не знаю, как устроить, – усмехнулась старуха и, поклонясь в пояс, произнесла нараспев: – Добро пожаловать, гости дорогие!
– Ох, как хорошо! – Нелли оглядела невысокую комнату, белоснежно выкрашенную известкой. Горы обшитых кружевами подушек на деревянных кроватях, весело покрытых яркими лоскутными одеялами, казалось, тоже готовы были захрустеть снегом. Дощатый пол, с пестрым посередке половиком, источал восковое благоухание. Восковые свечи, еще не начатые, стояли и в сверкающих бронзовых подсвечниках. –
– Арина-то эта баню обещалась натопить. Уж я тебя березовым-то веничком попарю – вся усталость выйдет!
– Ну уж, – фыркнула Нелли. – Я до пара вымоюсь, охота была шпариться.
– Арина Афанасьевна спрашивала, может, одной из боярышень придет охота покуда одеться по-людски, – хихикнула девочка лет десяти, внося ворох полотенец и домотканое небеленое платье-рубаху, которое тут же разложила на кровати перед Нелли.
– Черевички я из своих подберу, нога-то у тебя маленька, как у куклы! В скором времени Нелли и Параша уже швырялись друг в дружку вениками
и брызгались в белой бане. В конце концов Параше удалось-таки загнать подругу на полок, а маленькая Ненилка, что сунулась услуживать гостьям, вскарабкавшись наверх, хорошенько поддала пару. Нелли сердилась, отбивалась и вопила диким голосом, когда на нее обрушилась ледяная вода – целый ушат.
– Ничо, ничо, пар костей не ломит! – приговаривала довольная Ненилка. – Да и водица студеная – тож!
– Лучше б сразу в прорубь! – вздыхала Параша.
– Сама и лезь, – огрызалася Нелли.
Как ни странно, усталость несколькодневного пути и дурного сна после парной исчезла, сменившись приятною истомой. Расчесывая редким деревянным гребнем (собственную серебряную щетку у нее даже не было сил разыскать среди вещей) мокрые волоса, приятно поскрипывающие после мытья свежайшими яйцами и мятным отваром, Нелли с наслаждением ощущала всею кожей, как приятно покалывает грубая шерстяная простыня.
На Роскофа нападать было некому, поэтому он распорядился принести в свою горницу кувшин теплой воды и лохань, а затем улегся спать.
Отец Модест между тем не отдыхал. Переменив лишь сорочку и умывшись, он вызвал к себе Николу.
– Не было ль к обители лишнего интересу властей, дитя мое? – поинтересовался он, когда парень явился.
– Давно уж не было, батюшка. С самого начала родитель наболтал всей округе, гостеприимствую, мол, по обету, монахам-странникам, так никто и не вглядывался, все те же монахи здесь живут или разные. Случается, конечно, какой чужой забредет, ну да не велика печаль. Ночевать пустим, накормим, наутро харчей на дорогу дадим, да и в добрый час. Все спокойно, отче.
– Хотелось мне увидеть инока Иллариона, что недавно в обители. Благополучен ли он?
– Благополучен, отче, благополучен.
Никола провел гостя в противуположное помещениям гостей крыло, и вскоре тот входил уже в тесную келью, глядевшую единственным окном в сад. Темная икона Божьей Матери с мечами смотрела сверху на жесткий топчан, призванный служить человеческим ложем, глиняный кувшин с водою на голом столе, рядок старых книг на полке и склоненную голову молящегося пред нею на коленях человека в черной рясе.
Услышав шаги, инок поднял голову и лицо его озарилось радостью. Был он совсем молод, моложе двадцати годов, ярко синеглаз и белокур. Инок глядел редким красавцем – черты его поражали безупречной правильностью, а длине темных пушистых ресниц позавидовала бы любая девица. Грубое одеяние не скрывало стройного стана и ладности членов.
– Вас ли я вижу пред собою, отче?! – воскликнул молодой человек и, торопливо осенив себя крестом, вскочил на ноги.
– Минувшей зимою, когда ты направлялся сюда для принятия пострига, я обещался завершить беседу нашу, едва предоставится к оному возможность, – весело ответил отец Модест. – Поверь, я мгновения лишнего не задержался, хотя грязен и голоден с дороги.