Ластики
Шрифт:
Первое, что он видит перед собой, это ярко-красный рекламный указатель – огромная стрелка, а под ней надпись:
Получится так, что он делает крюк по дороге в клинику; но ведь тут всего два шага, и он сворачивает в указанном направлении. Свернув еще раз – по указанию еще одного рекламного панно, – он оказывается
И вдруг Уоллес узнает место, изображенное на фотографии: маленький домик, окруженный высокими домами, решетчатая ограда, живая изгородь – это особняк на углу улицы Землемеров. Без всякого сомнения.
Уоллес входит в магазин.
– Какая оригинальная у вас витрина! – говорит он.
– Занятная, правда?
От восторга у молодой женщины вырывается короткий гортанный смешок.
– Правда, – соглашается Уоллес, – очень любопытно.
– Узнаете пейзаж? Это развалины древних Фив.
– Да, а фотография вообще замечательная. Вы не находите?
– Верно. Очень хорошая фотография.
Судя по выражению ее лица, она не находит в этой фотографии ничего особенного. Но Уоллесу хотелось бы узнать о ней побольше.
– Не просто хорошая, – говорит он. – Видно, что это работа большого мастера.
– Да, конечно. Я дала ее увеличить в лабораторию, где есть специальное оборудование.
– Надо было еще, чтобы снимок получился предельно четким.
– Да, наверное.
Она уже смотрит на него профессиональным взглядом, приветливым и вопрошающим: «Что вы желаете?»
– Мне нужен ластик, – говорит Уоллес.
– Прекрасно. Какой именно ластик?
В этом-то все и дело, и Уоллес очередной раз начинает описывать то, что ему нужно: мягкий, легкий, рассыпчатый ластик, который от давления не деформируется, а крошится; ластик, который легко разрезается на куски, а срез у него блестящий и гладкий, как перламутровая раковина. Несколько месяцев назад он видел такой ластик у одного друга, но друг не сказал, где его купил. Он думал, что эти ластики легко достать, но с тех пор так и нашел ничего похожего. Это был желтоватый кубик со стороной два-три сантиметра, с чуть закругленными – возможно, от длительного употребления – уголками. Марка изготовителя, отпечатанная на одной из граней, стерлась до того, что ее уже нельзя было разобрать: остались только две средние буквы – «ди»; но там должны были быть еще как минимум две в начале и две в конце.
Молодая женщина пытается дополнить эту надпись, но у нее ничего не получается. И тогда она показывает ему все ластики, какие есть в магазине, – ассортимент у нее действительно очень хороший, – и с жаром расхваливает их достоинства. Однако все они либо слишком мягкие, либо чересчур твердые: ластики «хлебный мякиш», податливые, как глина, или жесткие, сероватые, царапающие бумагу, – пригодные лишь на то, чтобы стирать чернильные кляксы. А еще обычные карандашные ластики, более или менее вытянутые прямоугольники из более или менее белой резины.
Уоллес не решается вновь перевести разговор на важную для него тему: у нее может возникнуть впечатление, что он зашел в магазин с единственной целью – получить какие-то сведения об этой фотографии и не желает потратиться даже на маленький ластик, вместо этого заставляя ее перевернуть весь магазин вверх дном в поисках несуществующего предмета с вымышленной маркой, название которой так трудно вспомнить целиком – и понятно почему! Стало бы ясно, что его ухищрения шиты белыми нитками, ведь, назвав две средние буквы, он не давал своей жертве возможности усомниться в существовании такой марки.
Придется опять купить какой-нибудь ластик, совершенно лишний, поскольку это будет явно не тот, который он ищет, а никакой другой – даже похожий – ему не нужен, нужен только этот.
– Я беру вот этот, – говорит он, – может быть, он мне подойдет.
– Вот увидите, это очень хороший ластик. Все наши покупатели очень ими довольны.
Дальнейшие объяснения не понадобятся. Теперь надо вновь перевести разговор на… Но комедия продолжается в таком темпе, что времени на размышление почти не остается: «Сколько с меня?» – из бумажника вынимается банкнота, сдача звякает о мраморный прилавок… Развалины древних Фив… Уоллес спрашивает:
– Вы продаете репродукции гравюр?
– Нет, пока что я торгую только открытками. (Она показывает на два вертящихся стенда.) Если хотите, можете взглянуть: тут есть несколько картин из музея, а остальное – виды города и окрестностей. Если вам это интересно, многие виды снимала я сама. Вот смотрите, я заказала открытку со снимком, о котором мы сейчас говорили.
Она достает глянцевую открытку и протягивает ему. Да, это та самая фотография, которую увеличили и выставили в витрине. На открытке видны еще каменный бордюр набережной на первом плане и поручни у входа на маленький разводной мост. Уоллес разыгрывает восхищение:
– Очень красивый особняк, правда?
– Бог ты мой, ну конечно, раз вам так хочется, – отвечает она, смеясь.
И он уходит, унося с собой почтовую открытку – нельзя было не взять ее после того, как он расхваливал этот снимок, – и маленький ластик; теперь он на дне кармана вместе с тем, который куплен сегодня утром, такой же бесполезный.
Уоллес спешит: скоро полдень. Он еще успеет поговорить с доктором Жюаром до обеда. Сейчас ему надо свернуть налево, чтобы попасть на Коринфскую улицу; но ближайший переулок упирается в какую-то поперечную улицу, так он рискует заблудиться. Лучше дойти до ближайшего перекрестка. После посещения клиники он пойдет искать почтовую контору в дальнем конце улицы Жанека; это недалеко, можно добраться пешком. Теперь главное – узнать, который час.
Посреди улицы как раз стоит полицейский, очевидно, регулирующий движение напротив школы (иначе нельзя объяснить его присутствие на этом не слишком оживленном перекрестке). Уоллес возвращается на несколько шагов назад и подходит к полицейскому. Тот отдает ему честь.
– Скажите, пожалуйста, который час?
– Четверть первого, – сразу отвечает полицейский.
Наверно, только что смотрел на часы.
– Улица Жозефа Жанека – это далеко отсюда?
– Смотря какой дом вам нужен.