Ласточка-звездочка
Шрифт:
…В темное небо, погасив свет звезд, вдруг молчаливо уперлись голубые столбы прожекторов, пошарили каждый по своему участку потолка, а потом сошлись в одной точке, во что-то пристально всматриваясь. Ничего не увидели, разлетелись и погасли. Их молчаливая, напряженная работа вызвала тревогу. Ребята минуту ожидали: может, донесется какой-нибудь звук, может, опять зажгутся прожектора…
Сергей сказал:
— Прожектором можно сбить самолет, я читал. Умелый прожекторист так ослепит летчика, что тот в землю врежется.
— Жди, когда врежется, — сказал Сагеса.
—
— Нет, почему же? — сказал Гарик. — По теории вероятности это вполне возможно.
— Это что за теория вероятности? — осторожно спросил Сявон.
Года полтора-два назад Сявон был безусловно самой популярной личностью во дворе. Гарика и тогда, конечно, уважали, но, погруженный в свои радиосхемы, умные и скучные справочники по электричеству, он не мог соперничать с рыцарственно ярким и бесшабашным Сявоном. И не соперничал. Но вот уже и сам Сявон усиленно морщит лоб, задавая ему вопрос, и готовится выслушать и запомнить, что он ему скажет.
— Теория вероятности? — Гайчи замялся. — Ну вот, например, по теории вероятности будет так: если здесь один снаряд разорвался, то другой уже в эту воронку не попадет. Видишь воронку — можешь от обстрела спасаться туда.
— С гарантией?
— С гарантией.
Сявон повеселел.
— Наука! А вы знаете, — сказал он, — вчера на кухне наша соседка, богомольная Тимофеевна, говорит: «Гитлер решил уничтожить всех русских за то, что они безбожники и много ругаются». А я ей: «Тимофеевна, придут фрицы — я первому же колбаснику скажу: «Вот наша первая матершинница!»
Сявон зажег папиросу, затянулся так, что в ней что-то затрещало, и сплюнул.
— Отчего это, — спросил он, — как курю, так плююсь?
— Куришь же, — веско сказал Сагеса. — Легкие загрязняешь. Организм и очищается слюной.
Опять помолчали.
Гарик скрутил себе толстую махорочную папиросу, отсыпал табаку Сергею и Сагесе:
— Про слюну несерьезно. Никотин раздражает слюнные железы, вот и плюешься.
Гарику никто не возразил. Однако Сявон, Сергей и даже некурящий Шкет продолжали плеваться, им понравилась идея слюной очищать организм.
— Гарик, — робко попросил Шкет, — и мне табаку на папиросу!
— Дать ему? — спросил Гайчи общество.
— Безотцовщина! — возмутился Сагеса.
— И выпороть некому, — добавил Сявон.
— Думаешь, мы хорошо делаем, что курим? — спросил Гайчи. — Война! А то кто бы стал себе отравлять организм? А ты мал еще.
— Соплив, — сказал Сявон.
— Ты пойми, — сказал Гарик, — табаку не жалко. А ты мал еще.
По асфальту неожиданно в этой дворовой тишине жеманно и кокетливо зацокали дамские каблуки. Ребята вгляделись — мимо спортивной площадки шла женщина в темном костюме, в шляпке с вуалеткой.
— Ишь как одевается, собака! Праздник ей, — сплюнул Сявон.
— Повесила на шляпу праздничные флаги, — сказал Сагеса.
Женщина была женой работника прокуратуры района. Он поселился в квартире эвакуировавшихся Маневых. Самого работника прокуратуры (в доме его звали «прокурором») мало кто видел — он уходил из дому рано и поздно возвращался. Зато жену его видели все. Это
В первый же день она заявила во дворе, что хочет на новом месте завести побольше знакомства с порядочными людьми. И этим словечком — «порядочными» — мгновенно и бесповоротно превратила мальчишек в своих кровных врагов.
— Она у Тимофеевны раз была, — сказал Сявон, — я сам слышал, она ей говорила: «Я бывшая артистка его императорского величества Большого театра. Немцы — культурная нация, мы с мужем сумеем им доказать, что мы порядочные люди».
— Может, она шпионка? — предположил Сергей.
— Шпионка! Такое дерьмо! — Сявон наклонился, поднял увесистую грудку ссохшейся земли, размахнулся и швырнул ее вслед жене прокурора.
Грудка с грохотом ударилась о дверь, которая уже закрылась за женщиной. В парадном поднялся панический визг.
— Бежим, — лениво предложил Сявон.
Ребята вышли из палисадника и неторопливо двинулись к подворотне.
По улице двигалась большая войсковая часть. Взвод за взводом. Видно, люди уже побывали в боях — такие на них были застиранные, выцветшие, словно истончившиеся, гимнастерки, такими худыми, уставшими выглядели солдаты, сдавленные диковинными повязками — толстенными скатками шинелей. Над пилотками покачивались серые четырехгранные штыки.
— Эх! — сказал Сявон. — Винтовки и винтовки! Только один взвод автоматчиков.
Глава вторая
После первого сентября во дворе стало пустовато: учились в разных школах, ходили в разные смены. Только Сергей и Миша Чекин последние года четыре учились вместе.
Сергей выбегал из дому пораньше, ежился под утренним прохладноватым солнцем и быстро шел по слепяще белому асфальту, мимо неопрятных окон юридической консультации, мимо типографии и швейной фабрики, за окнами которых всегда устало горят электрические лампочки. Потом сворачивал за трамвайными путями направо, попадал в длинную косую тень от школы и, как в глубокий колодец, нырял в ворота школьного двора. Во дворе, закрытом от солнца школьным зданием, к этому времени было еще даже не утро, а сырые ранние сумерки с крохотными солнечными островками в самом дальнем конце двора, где уже кончались школьные владения, а начинались бдительно охраняемые дровяные и угольные сараи жильцов соседнего четырехэтажного дама. У этих сараев собирались пришедшие раньше всех.
— Рязанов, — сообщал кто-нибудь из этих ранних Сергею, — сегодня Чекин пришел первым, а я за ним.
Воспитанный аккуратнейшей «маманей», Хомик всегда приходил первым. Он даже Сергея никогда не ожидал, чтобы вместе выйти из дому.
— А я еще раньше Чекина пришел, — вмешивался кто-то непризнанный. — Я в школу не заходил. Я на углу стоял.
— А кто тебя видел? — спрашивал Хомик.
— Ну, я правду говорю.
— Не нукай — не в конюшне, — осаживали непризнанного.
— А я…