Латышские стрелки в борьбе за советскую власть

Коллектив авторов

Отличить своего от врага было очень трудно, потому что обе стороны были в форме старой армии. Исключением был левоэсеровский отряд матросов, которые носили свою морскую форму. Матросы пока что на фронте не показывались, а занимались главным образом агитацией, они же составляли главный резерв

Утром в штаб Латышской дивизии (Знаменка, № 10) явилась делегация матросов, которую прислали предводители левых эсеров.

Матросы обратились к дивизионному адъютанту и просили вступить в переговоры с Трехсвятительским переулком. Дивизионный адъютант по телефону обратился ко мне, спрашивая, что делать с делегацией. Я велел ему выставить матросов за двери.

Часов в семь-восемь стал слышен гул

артиллерийских выстрелов, доносившийся из Трехсвятительского переулка. Стреляли по Кремлю. Снаряды падали на Малый дворец. Огонь гранатами и шрапнелью вели полевые орудия. Это был наименее опасный огонь; я опасался, как бы левые эсеры не открыли огонь зажигательными снарядами, что было бы для центра города ужасным. От нашей батареи поступила просьба разрешить открыть огонь по Трехсвятительскому переулку. Одна батарея хотела стрелять от храма Спасителя, другая – со Страстной площади. Я приказал не начинать обстрела до моего прибытия.

Прежде всего я отправился на батарею, которая располагалась у храма Спасителя. Там стояли два орудия, которые обслуживались курсантами, – кадровых офицеров не было. Курсанты подготовились к ведению орудийного огня по карте. Пушки были направлены на Трехсвятительский переулок, но рассчитанное направление не было правильным, расстояние по карте было определено неверно. Внимательная проверка показала, что снаряды попали бы в Воспитательный приют. Этой батарее я запретил стрелять.

Что касается батареи на Страстной площади, то дело обстояло еще сложнее – стрелять приходилось по угломеру и уровню, курсанты же были слабо знакомы с такими приемами артиллерийской техники. Да и не было никакого смысла в стрельбе неизвестно куда. В результате такого огня, который открыли бы наши батареи на Страстной площади и у храма Спасителя, в центре города могло вспыхнуть много пожаров, как это случилось в Ярославле. Вот почему я приказал не начинать обстрела. Учитывая возможность подобных последствий, я отдал распоряжение открывать артиллерийский огонь только с близкого расстояния и исключительно прямой наводкой.

Наступление большевистских войск

Утром 7 июля стоял густой туман, окутавший весь город, подобно серому непроницаемому занавесу. Видеть можно было не далее чем на 15–20 шагов, и отличить своих от врагов было совершенно невозможно. И все же наши создавали противнику угрозу со всех сторон и часам к девяти вплотную сблизились с ним. По всему фронту начался ружейный и пулеметный огонь. Время от времени левоэсеровская батарея посылала снаряды в разных направлениях.

Москва превратилась в поле боя. Хотя и было воскресенье, людей на улицах не было видно. Я имел хорошую телефонную связь с командиром бригады Дудынем. Согласно данным мной указаниям, наступление должно было начаться энергично и часам к десяти достигнуть указанного рубежа. Наше продвижение вперед шло медленно, но планомерно.

Часам к десяти 2-й латышский полк занял часть Покровских казарм.

В более тяжелом положении находились 1-й латышский стрелковый и Образцовый полки, которым пришлось действовать в узких переулках под прицельным огнем неприятеля. Войска левых эсеров разместились в окопах, за баррикадами, на крышах и балконах. Оба упомянутых полка несли значительные потери.

Командир бригады Дудынь сообщил мне, что противник обороняется все настойчивее, что у него много пулеметов, есть и бронемашины.

1-й латышский стрелковый и Образцовый полки временно прекратили наступление и стали закрепляться. Бойцы заняли окружающие дома и использовали в целях обороны дворы и площади.

Я поехал в штаб командира бригады Дудыня, который находился на Набережной улице в районе Воспитательного приюта. Командир бригады считал наше положение очень тяжелым и выразил сомнение в возможности штурма. 1-й латышский стрелковый полк попал под пулеметный огонь и понес значительные потери – были убитые и раненые. Образцовый полк сражался храбро. Что же касается 3-го латышского стрелкового полка, то он лишь за несколько дней до этого прибыл с Северного Кавказа, с корниловского фронта, где понес большие потери, и поэтому был очень утомлен. В критический момент 3-й латышский стрелковый полк на фронте еще отсутствовал; его приходилось рассматривать как резерв, который выступил намного позднее.

Для решительного удара был разработан следующий план:

1) учитывая тяжелое положение нашей пехоты и настойчивый пулеметный огонь противника, пустить в ход артиллерию, стреляя с близкого расстояния прямой наводкой;

2) всеми силами стремиться продвинуть вперед пехоту;

3) в случае, если не удастся ликвидировать левых эсеров подтянутыми силами, пустить в ход под моим личным руководством мой резерв (две шестидюймовые пушки, инженерный батальон и кавалерию).

Часов около одиннадцати утра к нам присоединился авиационный отряд, который предложил обработать Трехсвятительский переулок бомбами.

Решающий удар

В Кремле с нетерпением ждали результатов. Запросы оттуда поступали ежеминутно как ко мне, так и к Муралову. Немецкое посольство также было заинтересовано в этом деле и тоже слало мне запросы; последние поступали через секретариат Комиссариата по военным делам. На все запросы я отвечал, ссылаясь на назначенное мною время – двенадцать часов 7 июля.

Я принял определенное решение – стать во главе своих резервных частей, ворваться в центр расположения левых эсеров и с помощью тяжелой артиллерии сокрушить их. Это было в моих руках единственное и последнее средство для быстрой и решительной ликвидации левоэсеровского мятежа, использование которого было, однако, связано с пожарами и разрушением домов. В результате применения тяжелой артиллерии часть Москвы, без сомнения, постигла бы участь Ярославля. Все же я не терял надежды, что нам удастся справиться с левыми эсерами с помощью значительно более гуманных средств.

Действия батареи командира латышского артиллерийского дивизиона Берзиня

Берзинь выслал двухорудийную батарею и старался установить ее по возможности ближе к дому Морозова, где находились штаб командования и резиденция правительства левых эсеров. Одно орудие удалось установить у Владимирской церкви и навести прямо на дом Морозова.

Ровно в одиннадцать часов тридцать минут командир бригады Дудынь доложил мне об этом по телефону. Я отдал приказ: «Огонь! Наступать!» С этим моментом связан ряд событий, в которых я еще до сих пор не разобрался. Может быть, другие участники разъяснят их.

Например, против моего приказа «Огонь! Наступать!» протестовали Подвойский и Муралов, заявившие мне, что надо сначала предложить левым эсерам капитулировать и уже потом в случае их отказа открывать огонь. Склянский по телефону сказал то же самое.

Я самым категорическим образом протестовал против их вмешательства в мою оперативную деятельность и сослался на данное товарищу Ленину слово – ликвидировать мятеж в двенадцать часов 7 июля.

В самый критический момент, когда судьба всей операции зависела от пушек Берзиня, малейшие проволочки были недопустимы, поскольку до дома Морозова было каких-то 300 шагов и пулеметным огнем легко было перебить всю орудийную прислугу. Тогда пришлось бы пустить в ход тяжелую артиллерию. Взвесив все это, я взял трубку и еще раз продиктовал командиру бригады Дудыню: «Огонь! Наступать!»