Лавандовая комната
Шрифт:
Проглотив первый кусочек, Эгаре почувствовал, что с ним происходит что-то странное.
В его голове вдруг начали вспыхивать один за другим яркие образы.
– Это потрясающе, Сальваторе! Ты готовишь так, как пишет Марсель Паньоль.
– Ах, Паньоль! Славный малый. Он тоже знал: хорошо видеть можно только с помощью языка. А еще носа и желудка, – мечтательно вздохнул Кунео. – Capitano Пердито, чтобы понять страну, чтобы почувствовать людей этой страны, надо попробовать на вкус ее душу. Я в это твердо верю. А душа – это то, что там растет. То, что люди каждый день видят, нюхают,
– Как макароны определяют внутренний облик итальянцев? – с набитым ртом произнес Макс.
– Думай, что говоришь, Массимо! Макароны bellissima формируют внутренний и внешний облик женщин!
Кунео восторженно нарисовал в воздухе пышные формы женского тела.
Они ели и веселились. Справа садилось солнце, слева поднималась полная луна; воздух в гавани был околдован густыми ароматами цветов. Кошки, тщательно обследовавшие местность, присоединились к остальным членам экипажа и царственно возлежали на опрокинутом пластмассовом контейнере для книг.
Неведомые доселе мир и покой снизошли на Эгаре.
Может, пища и вправду способна исцелять?
С каждым кусочком, пропитанным травами и маслами Прованса, он словно все глубже проникал в страну, которая его ждала. Он как бы вкушал страну, которая их окружала. Он уже распознал вкус окрестностей Луары, вкус леса и вина.
В эту ночь он спал спокойно. Сон его охраняли Кафка и Линдгрен: кот лежал перед дверью, а Линдгрен у его плеча. Время от времени он ощущал на своей щеке мягкое прикосновение кошачьей лапы – словно она проверяла, на месте ли он.
Утром они решили остаться еще ненадолго в Бриаре. Это было бойкое место – место встречи и опорный пункт речников, да и сезон плавучих дач уже начался. Чуть ли не каждый час в гавань входили все новые баржи, а с ними и потенциальные покупатели.
Макс предложил Эгаре поделиться с ним скудными остатками своего гардероба, поскольку тот отправился в путешествие в чем был – в серых брюках, рубашке, пуловере и пиджаке. А одежда в их списке запланированных жизненно важных приобретений пока стояла слишком далеко от первых позиций.
Теперь Эгаре впервые за сто лет ходил в джинсах и застиранной футболке. Посмотрев в зеркало, он не узнал себя. Трехдневная борода, легкий, благоприобретенный за штурвалом загар, небрежный туалет… Правда, он теперь не выглядел старше своих лет. И не казался таким солидным и «положительным». Но и намного моложе он не стал.
Макс отпустил усики в виде веселой горизонтальной полоски и зачесал свои блестящие черные волосы назад, пытаясь изобразить нечто вроде пиратской косички. Каждое утро он босиком, по пояс голый, занимался на корме кунг-фу и тай-чи. В обед и вечером он что-нибудь читал вслух Кунео, занятому стряпней. Тот предпочитал прозу, написанную женщинами.
– Женщины больше рассказывают о мире. Мужчины обычно рассказывают только о себе.
«Литературная аптека» теперь была открыта до позднего вечера. Дни становились все теплее.
Дети из деревни и с других барж часами торчали в «книжном чреве» «Лулу», читая приключения
Всем покупателям до четырнадцати лет он продавал книги на вес: два килограмма – десять евро.
– Не находите ли вы нашу ценовую политику… э-э-э… несколько убыточной? – спросил Макс.
Эгаре пожал плечами:
– В денежном выражении – да. Но чтение, как известно, – рассадник дерзости, а миру завтрашнего дня наверняка не помешает лишняя парочка бунтарей. Как по-вашему?
Тинейджеры, хихикая, тянулись в уголок эротики, где вскоре подозрительно затихали. Эгаре вел себя по отношению к ним как джентльмен: всякий раз, приближаясь к их укрытию, он с преувеличенной громкостью начинал изображать деловую активность, чтобы дать им возможность расцепить языки и разлепить губы и скрыть раскрасневшиеся лица за безобидными книжками.
Макс периодически играл на пианино, заманивая на борт клиентов.
Эгаре сделал привычкой каждый день посылать Катрин открытку и составлять новые статьи для своей энциклопедии чувств ради будущих поколений литературных фармацевтов.
Каждый вечер он устраивался на корме и смотрел в небо. В эти дни был отчетливо виден Млечный Путь, а иногда в темноте мелькали искры падающих звезд. Неутомимому хору лягушек вторил звон цикад, акцентируемый тихим пощелкиванием тросов на мачтах или ударом судового колокола.
Его переполняли совершенно новые чувства. И Катрин имела полное моральное право знать об этом. Ведь именно с нее все и началось. Все то, о чем пока было известно лишь ему самому: что за мужчина пробудился в нем.
Катрин, сегодня Макс понял, что роману, как саду, требуется время, чтобы расцвести. И тогда читатель в нем действительно будет отдыхать. Глядя на Макса, я странным образом испытываю нечто вроде отцовских чувств. Счастливо! Джованни Пердито.
Катрин, сегодня утром я проснулся и целых три секунды отчетливо сознавал, что ты – скульптор души. Что ты – женщина, способная укротить страх. Под твоим резцом камень вновь превращается в человека. Джон Лост, валун.
Катрин, реки – это не море. Море требует, а реки дают. Мы здесь впрок накачиваемся тишиной, благодушием, меланхолией и атласным вечерним покоем, в котором медленно гаснет сизо-голубое сияние уходящего дня. Я сохранил морского конька, которого ты мне слепила из хлеба, с перчинками вместо глаз. Ему срочно нужен спутник. По мнению Жанно Э.