Лаварденский Змей
Шрифт:
К полудню знаменитый вор неспешной походкой добрался до своего родного квартала на западе Лавардена и в богатых одеждах был здесь встречен косыми взглядами, таинственными шёпотами и скрюченными указательными пальцами, направленными на него – того, кто родился в нищете и грязи, а теперь с улыбкой на лице шагал после личной беседы с правителем города. Шэйн считал себя живым доказательством того, что к успеху ведут разные пути, и не всегда они справедливые, не всегда порядочные и честные. Люди, когда-то бывшие его соседями, хорошо знали о пути, который был им выбран, и все единогласно осуждали его, хотя, будь у них хоть десятая доля талантов Шэйна, они без сомнений и угрызений совести занялись бы тем же самым. Сейчас же они сжимались в тенях и косились на него, тряслись над своими последними медяками, до которых Шэйну никогда не было дела – ведь
Под ощутимым давлением чужих взглядов, незаметным по отдельности, но неприятным в совокупности, Шэйн дошёл до своего дома – одноэтажной постройки с крепкой деревянной крышей, огороженной недорогим, но добротным забором. Он прошагал по выложенной камнями дорожке, поднялся на крыльцо по ступеням, по привычке перешагивая ту из них, которая издавала громкий скрип, и постучал в дверь. Через три секунды послышались быстрые шаги по полу дома и перед вором предстала его худая миловидная сестра.
– Ты пришёл! – воскликнула Дальма и крепко обняла его. – Я так рада…
Шэйн обнял её в ответ, слегка похлопал по спине и заговорил:
– Я тоже рад. Хочется спросить, дома ли мама, но вряд ли она куда-то ушла. У меня мало времени, так что…
– Да-да, у меня тоже, идём, – поторопила его сестра, отстранилась, но вдруг обратила внимание на его одежду и невольно улыбнулась. – Боги, ты чего так вырядился?
– Позже расскажу, – ответил Шэйн и прошёл в дом.
Внутри всё было заставлено утварью и малогабаритной деревянной мебелью: столики, табуреты, стопки посуды на случай прихода гостей и двухэтажная кровать, на которой когда-то спали Шэйн и Дальма. Она кочевала из одного дома в другой всю их жизнь и была своеобразным символом детства, который давно уже не вмещал повзрослевших брата и сестру, но всё равно бережно хранился в семейном жилище. Шэйн часто вспоминал, как болтал с сестрой до рассвета и совершенно не высыпался, но зато жил с чувством единства и с уверенностью в том, что, если ему потребуется помощь, то Дальма ни за что не откажет. Так же и он не отказал бы ей ни в одной нужде, но теперь перед ними обоими стояла задача, которую нельзя было решить без посторонней помощи: прогрессирующий паралич матери.
Дальма поспешила на смену в трактир, где работала почти ежедневно, а Шэйн зашёл в просторную комнату и увидел худую слабую женщину с бледной кожей. Её лицо было изрезано сотнями морщин, которые от каждого движения губ приобретали какой-то новый непредсказуемый узор. Шэйн и Дальма всегда звали её просто «мама», но прочие люди обращались к ней «Ора». Много о ней говорили в этой части Лавардена, и более всего – после дня, когда муж бросил её с двумя детьми и ушёл в плавание, из которого так и не вернулся. Утонул он, нашёл другую или сгинул по какой-то ещё причине – никто не знал, но лаварденцев хлебом не корми, дай только придумать какую-нибудь легенду и посплетничать, а потому была молва, что одинокая Ора проклята, что она ведьма или шлюха, которая отдаётся морякам ради того, чтобы прокормить детей. У появления каждого такого слуха, у каждой сплетни был один и тот же итог: Дальма крепко запирала дверь и успокаивала мать, а Шэйн выходил из дома, находил того, кто больше всех болтает, и выбивал ему то количество зубов, которого хватало на длительное молчание. Некоторые замолкали навсегда, и постепенно столь жестокие реакции на любое слово об Оре вынудили старшего сына покинуть дом. Чтобы не подвергать угрозе мать и сестру, Шэйн стал оберегать и поддерживать их со стороны, занимаясь тем, что позволяли ему убеждения и навыки. Так всё и пришло к тому положению вещей, которое сохранялось до сих пор. По сей день никто не смел говорить об их семье громче шёпота, и каждый раз, когда где-то с крыши осыпалась пыль, скрипела дверь в тёмном переулке или с деревьев в тревоге разлетались птицы, жители портового района невольно оглядывались – не Шэйн ли это пришёл наказать их за клевету о матери?
Ора сидела у изголовья двухместной кровати и гладила пальцами одной руки соломенную корзинку. Раньше, до своего столкновения с парализующей болезнью, она плела их каждую неделю – ими затем приторговывала Дальма, выходя на работу в трактир, где разносила напитки и угощения. Когда Шэйн переступил порог её комнаты, Ора медленно подняла глаза и широко улыбнулась:
– Ты пришёл… – тихим, счастливым шёпотом сказала она.
– Да, мама, – поклонился ей Шэйн, подошёл ближе и присел на кровать.
Он взял Ору за руку и заговорил:
– Дальма сказала, что тебе становится хуже, но у меня есть хорошие вести: я договорился с лордом Тавишем, он попросит Йонана позаботиться о тебе. Но сначала мне придётся уехать на неделю или две, чтобы выполнить… важное задание.
– Уехать? – с тревогой переспросила Ора и крепко схватила сына за руку. – Но зачем? Куда? Разве обязательно уезжать?
«Уехать» – Шэйн знал, что она ненавидит это слово из-за бывшего мужа, покинувшего её уже более двадцати лет назад. За все те травмы и тревоги, которые отец доставил ей, Шэйн хотел бы убить его своими руками, но так ничего и не узнал о судьбе пропавшего родителя.
– У меня нет выбора, мама, прости, – с сожалением сказал Шэйн, придвинувшись ближе к ней. – Я обещаю, что вернусь как можно скорее. Ты же знаешь, я всё сделаю ради тебя!
– Знаю, мой милый, но… – по морщинам Оры заскользили печальные слёзы. – Мы и так видимся всё реже. Дальма успокаивает меня, рассказывает, как у тебя дела… но я так боюсь, что ты тоже исчезнешь!
– Много работы, мама, – с трудом соврал Шэйн и опустил взгляд. – Не переживай. Я ведь всегда приходил, разве нет? Пусть даже со мной случалось… всякое.
Ора слегка улыбнулась, отпустила Шэйна и утёрла слёзы. Она принялась рассказывать одну из тех историй, которые Шэйн слушал каждый раз, когда приходил домой – все их он уже знал наизусть, но всё равно слушал и не смел перебивать:
– А помнишь, как ты пришёл весь грязный, побитый, и волосы у тебя слипались от крови… и ты сказал, что кто-то в порту называл меня ужасными словами, помнишь?
– Помню, мама.
– И ты сказал мне, что побил одного из них, а остальные накинулись на тебя толпой, ты бежал, бежал и свалился в канаву, в которой просидел полчаса, чтобы тебя не нашли, помнишь?
– Да… – Шэйн спокойно соглашался с воспоминаниями матери, и перед глазами у него в который раз всплывали картины прошлого.
Ора продолжала, боясь потерять хоть одно мгновение наедине с сыном:
– А потом ты простыл, у тебя был жар… и ты бредил, говорил, что хочешь убить кого-то.
Этого Шэйн уже не помнил, зато прекрасно помнил само убийство. Это была первая жизнь, которую он отнял: один из портовых сплетников, достаточно крепкий, чтобы выдержать удары кулаков подростка, но недостаточно умный, чтобы предвидеть яд в своём дешёвом вине. О том, что это сделал именно Шэйн, узнали не сразу, но это событие стало отправной точкой становления его авторитета в районе и во всём Лавардене. Всего он убил семь человек за последние шестнадцать лет, и только один из них был побеждён в честном бою, который Шэйн едва не проиграл. Молодой вор хорошо знал свои слабости: он был прекрасно физически развит, но исполинским ростом не обладал, как и грудой мышц, а потому всего его враги были отравлены, заколоты в спину, задушены во сне или вытолкнуты из окна на большой высоте. И была ещё одна деталь в личности Шэйна, которая так и не изменилась с малых лет: любое упоминание матери злыми языками горожан мгновенно вызывало в нём ярость, но Ора об этом не знала – ни тогда, ни сейчас. Она видела сына порядочным молодым человеком на службе у лорда: в детстве он попадал в неприятности, но с возрастом образумился и занял хорошее место в обществе. К сожалению или счастью всей семьи, представление Оры о сыне было очень далеко от правды.
Шэйн пробыл в комнате у матери ещё некоторое время, но в какой-то момент спохватился:
– Мама, мне нужно собираться в путь, прости меня ещё раз. Я клянусь: ещё новая луна не зародится на небе, как я уже буду перед крыльцом!
– Хорошо, сынок. Ты только… береги себя, – попрощалась Ора, и, хоть губы её улыбались, в глазах царствовала многолетняя печаль, которая лишь множилась от прощания с сыном.
Шэйн выскользнул в заднюю дверь и спешно покинул дом. Он пошёл по улице, свернул в один из знакомых переулков и забрался на тот уровень, на котором ему было комфортнее передвигаться по городу. К большой радости всех местных воров, Лаварден был густонаселённым городом и дома в нём располагались тесно, а крыши при взгляде издалека напоминали застывшее море коричнево-серых оттенков. Во всей его кипящей жизни, в нескончаемом шуме улиц никому не было дела до теней, мелькающих над головой – этим Шэйн пользовался постоянно и безнаказанно.