Лавина (сборник)
Шрифт:
Существуют ли они, эти родители? Или только в принципе? Кто она? Из каких корней? Из какого сада-огорода?
— Я не слышу, — поторопила Анна.
— А я молчу.
Человек если не хочет — может не отвечать. Он же не на суде. Даже президенты на пресс-конференции могут промолчать, если им не нравится вопрос. Если он кажется им бестактным. Но здесь не суд. И не пресс-конференция.
— Почему ты молчишь?
Вместо ответа Ирочка вытащила из-под кровати дорожную сумку, молча побросала туда свои вещи и молча
На все это понадобилось пятнадцать минут времени. Последнее, что видела Анна, — зад Ирочки, обтянутый джинсами, похожий на две фасолины.
Олег вернулся с работы. Достал с антресолей чемодан, положил туда четыре пары обуви, видеомагнитофон, кассеты. Все остальное было на нем. На его сборы ушло двадцать пять минут. И там пятнадцать. Всего сорок.
Сорок минут потребовалось на то, чтобы разрубить конструкцию: мать — сын.
Жизнь разделилась пополам: ДО и ПОСЛЕ.
Эти две жизни отличались друг от друга, как здоровая собака от парализованной. Все то же самое: голова, тело, лапы — только ток не проходит.
Анна была как будто выключена из сети. По утрам просыпалась, пила кофе. Кофе она варила замечательный, но не чувствовала аромата. Какая разница — что пить, можно и сырую воду. А можно вообще ничего не пить.
После завтрака по привычке включала кассету Высоцкого. Он заряжал ее на работу. Но сейчас Анну укачивали однообразные хрипловатые крики. В жизни ПОСЛЕ — повышался оценочный критерий. Ничего не нравилось, никому не доверялось.
Выключив магнитофон, Анна садилась за работу.
Подстрочный перевод — это полдела. Он передает содержание, а не автора. Надо услышать авторскую интонацию, общую тональность. В мозгу должен прозвучать звук — скажем, «ля» — камертон данной вещи. И если это услышишь — тогда есть все: и автор, и таинство творчества, и языковой код. Анна как бы перемещалась во французского писателя — слышала его голос, вбирала энергетику души. Счастливые люди — творцы. У них другое бессмертие. Они не зависят от детей так напрямую.
В жизни ПОСЛЕ Анна сидела за столом, как чурка с глазами. Пыталась вникнуть в интонацию, но мозги затянуло липким туманом.
Да и зачем нужен этот перевод? И почему именно Анна должна переводить? Без нее обойдутся. Этих переводчиков как собак нерезаных.
Язык, кстати, связан с ландшафтом. В Армении гористая местность и слова — тоже гористые. Может встретиться фамилия, где пять согласных подряд: МКРТЧЯН. А в Эстонии равнинная местность. Там такие слова: СААРЕМАА… Северные языки протяжные. К югу ускоряются. Французский язык набирает скорость, а испанский уже сыплет, как горох на блюдо.
Но при чем тут Мкртчян, горох? А ни при чем…
Просто работать не хочется, есть не хочется. Жить не хочется. Еще немножко — и превратится в призрак. Все видит, но ни в чем не участвует.
— Ты должна была ее полюбить. Взять на душу, — сказала Лида Грановская.
— С какой такой стати? — не поняла Анна.
— Если ты любишь сына, а сын Ирочку, ты должна любить то, что любит твой сын.
— Значит, Ирочку будут любить и я, и Олег. А меня никто. Меня только терпеть, зажав нос.
У Анны выступили на глазах злые самолюбивые слезы.
Еще полгода назад этой Ирочки не было в природе. То есть она где-то была — в Ставрополе или в Мариуполе, так далеко от их жизни. И вот явилась, проникла в дом, впилась, как энцефалитный клещ, — отравила, убила, стащила сына.
Ненависть забила горло. Пришлось вдохнуть поглубже, чтобы пробить ненависть.
Сидели на даче у Лиды Грановской. В окно смотрели елки под тяжелым снегом. Как обидна, как оскорбительна ненависть, когда под небом такая красота…
Интересно, а у природы есть ненависть? Может быть, землетрясения? Извержения вулканов? Штормы на море?
Лида Грановская выкладывала в камине дрова.
— У тебя была свекровь? — спросила Беладонна.
— А что? — не поняла Анна.
— Интересно, ты как к ней относилась?
Анна добросовестно вспомнила свою свекровь. Димину маму. Когда они познакомились — Анне было девятнадцать, а свекрови сорок семь. Между ними — двадцать восемь лет. Целая сознательная жизнь. Добролюбов за это время успел состояться и умереть. Но при чем тут Добролюбов… Свекровь казалась Анне сильно пожилой: на теле лишние куски, на лице лишние заломы, под глазами мято, будто пергаментную бумагу пожулькали в кулаке, а потом разгладили ладонью. Анна прослышала: в молодости у свекрови был крутой роман с кем-то значительным, она любила, и ее любили. Но Анне трудно было это представить.
Первое время жили вместе. Свекровь мощно метала свое тело то туда, то сюда, из комнаты в кухню и обратно. Ставила тарелки, выносила тарелки. Выражала какие-то свои мысли, которые вполне могла держать при себе. От этого ничего бы не изменилось. Анна слушала вполуха, никогда не возражала, не грубила, не приведи Господь… Была равнодушно-вежлива. И это все.
— Ты ее любила? — спросила Беладонна.
— Терпела.
— Ну вот, и тебя терпят. Закон бумеранга. Как ты, так и к тебе.
— Неужели передается? — с мистическим испугом спросила Анна.
— А как бы ты думала…
Лида Грановская обложила дрова газетами.
— Просто вам не надо было жить вместе. С самого начала, — поставила диагноз Лида. — На Западе вместе не живут.
— А куда я их дену? У нас двадцать семь метров на троих. Норма. Нам никто ничего не даст.
— Этот развитой социализм кого хочешь заложит, — заключила Лида и поднесла спичку.
Огонь занялся сразу. В камине весело загудело.