Лавина
Шрифт:
Подгоняемый багром и ветром, плот с ходу врезался в рыхлый снег. Белые струйки устремились сверху на бочки, вспыхнули легкими клубками, укрыли бородача. Темный силуэт его временами появлялся ненадолго из-за пара и огня и снова исчезал. А на месте, где только что был человек, поднимались дрожащие язычки огня.
«Мазут поджигает», – понял Самохин.
На фоне разгорающегося пламени показался силуэт человека. Взмахнув руками, он грузно плюхнулся в воду.
Берег притих. В мертвой тишине слышались лишь шипение факелов
Мазут разгорался быстро. Над плотом клокотали и бурлили клубы пара. Временами они вспыхивали, из них вылетали клочья пламени и с яростным шипением врезались в снежный склон.
Немногие смотрели сейчас на ожесточенную борьбу огня и снега. Общее внимание устремилось к тяжело плывущему человеку. Гребки его становились короче, слабее. Несколько рабочих вошли в воду и держали наготове багры. Двое сбросили стеганки. Кто-то снял с шеста факел и поднес его к самому берегу, чтобы не терять пловца из виду.
– Давай, Андрей Егорыч! – кричали с берега. – Докажи!
Наконец сильные руки товарищей подхватили пловца. Он тут же вырвался и, разбрызгивая воду ногами в белых шерстяных носках, побежал по берегу, проваливаясь выше колен в рыхлый снег.
Ему поспешно уступали дорогу, кричали вслед:
– До сторожки беги! На печку, Егорыч, сразу! На печку!..
Отвлек их от бесстрашного пловца пушечный грохот у завала. Подточенная снизу жаром, снежная гора рухнула на бушующее пламя. Взметнулись огромные вьюжные клубы. Клочья огня, опережая пар и клубящийся снег, взлетели вверх, врезались в белый склон, испятнали его черными дырами. Снова устремился снег на поднявшееся пламя. На этот раз уже с трех сторон. Казалось, сейчас он завалит огненные языки, придушит их. С резким злобным шипением сжималось пламя, приседало, как бы собирая силы. И снова с раскатистым грохотом и воем взлетали наверх пар, снег и клочья огня.
А ветер настойчиво вжимал пылающий островок в рыхлый завал. Пламя бушевало, пробивая дорогу в кипящем хаосе снега, пара, огненных брызг. Струйки горящего мазута стекали с плота, жались к рыхлеющему снегу, подтачивали его снизу...
Победил снег. Казалось, не было силы, способной остановить его неистовый напор. Он завалил глубоко врезавшийся в затор плот, задушил ослабевшее пламя. Лишь обгоревшие концы бревен слабо тлели, распространяя над водой смрадный едкий дымок. Изредка вспыхивал на них легкий язычок огня. Подталкиваемый ветром, он скользил по бревну и словно прятался в снежный скат.
– Я говорил: ни черта из этой затеи не выйдет, – бросил Николай Федорович. – Растопить снежный завал! Бредовая затея!
Самохин отвернулся от главного инженера. Он с трудом сдерживал готовое прорваться раздражение.
– Как вода? – вмешалась Фетисова. Она заметила состояние Самохина и хотела предотвратить столкновение директора с «главным». – Кто знает последний замер?
– Поднялась еще на двадцать сантиметров, –
– На двадцать? – переспросил Самохин. – Вы не ошиблись?
– Теперь вода разливается по большей площади, – объяснил Фарахов, – а потому и подъем ее несколько замедлился.
Аварийный штаб сбился на берегу в плотную кучку. Рядом теснились рабочие, вслушивались в негромкий разговор.
– Эх, было бы радио! – вздохнул Фарахов.
– Радио! – повторил Самохин. Ожила притихшая было тревога за дочь, за Крестовникова, за всех, кто находился в темных горах. – Если б радио!
– Надо подорвать завал, – сказал Фарахов. – Пробраться на обгоревший плот и с него подорвать...
– Попробуйте, – насмешливо покосился в его сторону Николай Федорович. – Рискните.
– Послушайте!.. – Самохин круто обернулся к нему и, задыхаясь от гнева, почти шепнул: – Уйдите отсюда.
Николай Федорович гневно выпрямился, хотел что-то сказать в ответ, но, взглянув в перекошенное лицо Самохина, осекся. Ища поддержки, он посмотрел на Фетисову, но та явно избегала смотреть в сторону недавнего единомышленника.
– Плот врезался в центр завала, – развивал свою мысль Фарахов. – Перемычка за ним осталась небольшая. Если с плота заложить взрывчатку...
– А это запросто, – прогудел рядом сиплый голос.
Самохин обернулся и увидел бородача – Андрея Егоровича.
И в то же мгновение над склоном горы взвилась ракета. Вторая ракета, третья.
– Живы! – крикнул Самохин. – Все живы! – И, покрывая растущий на берегу радостный шум, обратился к Фетисовой: – Раиса, пошли кого-нибудь навстречу группе Крестовникова, пусть доставят сюда Шихова с рацией.
– Сделаю.
Багровая в отблесках факелов фигура Фетисовой, быстро удаляясь, таяла в сумраке.
– Не успеют, – тихо сказал Фарахов. – Пока люди в темноте поднимутся в гору да вернутся, вода зальет шахту. Надо взрывать завал. Надо.
Самохин смотрел на залитый серебристым светом луны хребет. Фарахов был прав, и все же...
– Нельзя упускать и этой возможности, – сказал он. – Ничего нельзя упускать...
За спиной Самохина снова раздался знакомый сиплый бас:
– Покуда вы тут думали-гадали, ребята мои взялись сколотить плоточек махонький. В два бревна.
– Так, так! – с откровенным интересом поощрил его Самохин. – Плоточек!
– Подъеду я на нем туда. – Андрей Егорович показал рукой на мерцающие на черной воде в глубине завала огоньки. – Заложу взрывчатку. Дай только поболе. Чтобы ахнуло!
– А ты сам? – Самохин посерьезнел. – Против такого ветра на легком плотике не выгрести.
– Справлюсь! – беспечно отмахнулся бородач. – У нас, на Ужме, каждую весну ледовые заторы. Так мы сами такое хозяйство... Без вертолетов! Заложим взрывчатку да как ахнем! – Для наглядности он даже руками показал, как взлетает в небо ледовый затор. – Чисто работаем!