Лавка
Шрифт:
— Песок? Да неш я пойду за песком в лавку? — говорит Майка, моя двоюродная бабка, и уходит в степь и собирает песок там, где он растет, в открытых карьерах шахты Феликс.Она успевает запастись песком прежде, чем те люди, которые именуют себя фабрикантами, иначе сказать, изготовители пакетов и фирменных знаков на них, оптовые торговцы, разъездные торговцы и, наконец, такие, как моя мать, успеют превратить песок в товар, за который надо платить деньги.
Но Майка, она Майка и есть, не зря моя мать говорит о ней: «Она, может, такое знает, о чем мы и слыхом не слыхивали, одно плохо, не желает она идтить в ногу со временем».
Некоторые жены шахтеров, совращенные моей матерью, начинают идти в ногу со временем.Они
— Песок для посуды, фрау Петтке, вы только взгляните, уже взвешен, и упаковка такая хорошенькая.
Другие признаки прогресса, хотя и в розовой упаковке, вызывают не только «за», но и «против» и служат поводом для спора среди деревенских женщин, например пестрое бумажное кружево, которым надо украшать полки в буфете. «На кой мне эта пестрядь?» — спрашивает мужебаба Паулина, а Хендричиха ей отвечает: «Ты глянь, красиво-то как!»
Порой «против» оказывается сильней, чем «за», но моя мать знай гнет свою линию. «Неужто вы не хотите идтить в ногу со времем, фрау Краскинне?»
По вопросу о бумажных кружевах «за» и «против» некоторое время пребывают в равновесии, наконец «за» одерживает победу, открывая для моей матери небольшой источник дохода, там источник, здесь источник, а много небольших источников сливаются в ручеек.
К разъездным торговцам, которые решительно не желают иметь дело ни с кем, кроме моей матери, относится представитель фирмы Отто Бинневизиз Халле, некий господин Шнайдер. По отношению к расцветающей липе, каковой является лавка моей матери, господин Шнайдер выступает в роли бражника липового. Представители тех фирм, что помельче, ездят на велосипеде либо на пых-пыхе, господин же Шнайдер, представитель фирмы Отто Бинневизиз Халле-на-Заале, подкатывает на автомобиле, вылезает, вынимает чемодан с образцами товаров, поправляет складки полосатых брюк и проходит в лавку.
Мы держимся на почтительном расстоянии от шнайдеровского автомобиля. Лишь когда воздух над носом автомобиля перестает трепетать и струиться, наши круги становятся все тесней и тесней. Под конец мы прижимаем носы к ветровому стеклу и констатируем: «Мягкие сиденья! Вот благодать шнайдеровской заднице».
Мы входим в лавку через черный ход и говорим: «Здрасте».
Перед прилавком стоит Якубиха и покупает фунтик соли, а господин Шнайдер со своими чемоданами скромно притулился у дверей и говорит:
— Извиняюсь, мадам! Не буду вам мешать…
Тыльной стороной ладони Якубиха утирает каплю у себя под носом и платит за соль. Господин Шнайдер, представитель фирмы Отто Бинневиз,распахивает перед ней дверь и отвешивает ей глубокий поклон. Якубиха уходит, а сама думает: «До чего ж мужик обходительный».
Господин Шнайдер вдобавок еще и красивый мужчина. Мать вспоминает свои гродские манеры.
— Не угодно ли присесть, господин Шнайдер?
Господин Шнайдер — и сидеть в присутствии дамы?!
— Нет, нет, очень вами благодарен.
Пробор у господина Шнайдера — это белая, как по линейке проведенная черта в темных волосах, шляпа господина Шнайдера прикреплена к металлическому зажиму на левом лацкане. Господин Шнайдер имеет опыт: все деревенские лавки похожи одна на другую, все тесные, все замусоренные, не может же он положить свою шляпу на банку с селедкой или коробку с сыром… Больно надо…
Сорочка на господине Шнайдере ослепительной белизны, галстук яркий и аккуратно вывязан, в узле галстука, будто деревянная шпилька в рольмопсе, торчит золотая булавка с жемчужной головкой. Полосатые брюки Шнайдера всегда кажутся свежевыглаженными, его башмаки сверкают, как реклама гуталина Урбин и Эрдаль.Руки у господина Шнайдера узкие и бледные; ногти отполированы и напоминают замерзшие капли дождя. Господин Шнайдер подает руку моей матери, кланяется и говорит:
— Разрешите побывать с вашего позволения.
— Ах, прошу, прошу, — говорит мать. Она смущенно поправляет прическу, потом выскакивает в старую пекарню и снимает передник.
Господин Шнайдер превращает мою мать в молоденькую девушку, и это замечаю не только я.
Мой дедушка, мастер на все руки, с помощью сверла и ножовки сообщил прозрачность двери в старую пекарню. Благодаря его искусству мы видим своих покупателей перед тем, как они видят нас, мы обретаем дар предвидения. Если в лавке возникает госпожа баронесса, чопорная и прямая как жердь, к ней нельзя выслать абы кого, тут нужна мать. А вот когда старый Мето пожалует за жевательным табаком, к нему вышлют бабусеньку-полторусеньку, если, конечно, она в это время гостит у нас, потому что она лучше всех умеет с ним ладить. Для покупки старому Мето нужно время. Негнущимися пальцами выуживает он по грошику из своего объемистого кошелька, при этом ему нередко случается пустить ветер. Громко пукнув, Мето комментирует: «Пущай катится, раз за фатеру не платит» — и при этом смотрит на бабусеньку с блаженным видом, ни дать, ни взять младенец, который только что благополучно обмарался. Бабусенька плюется, бабусенька отчитывает Мето на сорбском языке, обзывает его боровом и говнюком, и тогда Мето начинает себя вести сверхприлично и даже спрашивает, можно ли ему покашлять.
— А мне-то что, кашляй, — отвечает бабусенька.
Мето кашляет, от кашля снова пускает ветер, бабусенька смотрит на него, Мето смотрит на бабусеньку и спрашивает:
— А теперь чего?
— Ну и морока с этим старым пердуном, — говорит бабусенька, продав наконец три трубочки табака.
Отец наблюдает в дырку за матерью и господином Шнайдером, представителем фирмы Отто Бинневиз.Бес ревности овладевает им; он толчком распахивает дверь и, постаравшись сделать из своего тенора бас, произносит голосом провинциального комедианта:
— День добрый! Какой дребеденью вы на сей раз порадуете?
Господин Шнайдер привык к подковыркам:
— Подвязки для носков, господин Матт, на сей раз это подвязки для носков.
— Для носков? — Отец изумлен, он качает головой, пылинки муки сыплются у него с усов и разлетаются в мировом пространстве. Он уже наслышан, что мужчины, следящие за модой, все решительно пристегивают свои носки подвязками, он с вожделением поглядывает на прикрепленные к картону штуковины.Господин Шнайдер тотчас это замечает и преподносит отцу в подарок комплект подвязок. Осчастливленный отец удаляется в задние покои для примерки,а господин Шнайдер может без помех соблазнять мою мать на оптовые закупки. Он извлекает на свет божий дамские подвязки с розочками из рюшек, и тут уж приходит черед матери пошире раскрыть глаза. В ней борются покупательский азарт и коммерческая смекалка. Она вспоминает Петкиншу, которая носит вместо подвязок растянутые резинки с консервных банок; она прикидывает, согласятся ли шахтерские жены перейти на подвязки с розочками, и вдруг, по счастью, ей вспоминаются деревенские девушки, которые работают в Фриденсрайне на стеклодувных фабриках. Уж они-то наверняка станут носить подвязки, думает она про них, а попутно думает и про себя, что и ей не худо бы на воскресенье приспособить эту красоту повыше колена, и она заказывает три дюжины подвязок с розочками из рюшек, да-да, три дюжины, не больше и не меньше, и декоративные пряжки, и гребни, и шпильки, и заколки, а господин Шнайдер тут и спрашивает, а что она скажет на сей раз насчет бантов для волос.
— Бантов? Какой может быть разговор?!
Стараниями матери среди девочек-школьниц разгорелось соперничество; дочери шахтеров заставляют своих матерей просаживать деньги, и по воскресеньям все школьницы разгуливают, гордо задрав нос, потому что на голове у каждой восседает бант в виде огромной бабочки. Мать заказывает новую партию бабочек, на сей раз переливчатые, жан-шан,как говорит господин Шнайдер.
Мать заказывает также самовязы и тем объявляет войну вышедшим из моды галстукам на резинке.