Лайла. Исследование морали
Шрифт:
Подобно тому, что Райгел бросал ему в лицо сегодня утром, старая викторианская мораль. Она целиком и полностью находится в рамках этого кодекса, социального. Федр считал, что сам по себе этот кодекс не так уж и плох, но он ведь никуда не ведёт. В нём не ощущается истоков и нет целенаправленности, а без этого он и есть то, что есть: безнадёжно статичен, безнадёжно глуп, одна из форм самого зла.
Зло… Если бы он заявил об этом лет сто пятьдесят назад, то у него были бы серьезные неприятности. Люди тогда сильно злились, если посягали на их социальные институты, и применяли репрессии.
Но теперь риска почти нет. Сейчас это просто дешёвая попытка попугать. Все считают викторианские кодексы глупыми и злыми, по крайней мере старомодными, за исключением, возможно, некоторых религиозных фундаменталистов, ультраправых и тому подобных невежественных, необразованных людей. Вот почему проповедь Райгела сегодня утром показалась такой особенной. Как правило люди подобные Райгелу проповедуют то, что заведомо популярно. Тут уж совершенно безопасно. Разве он не знал, что всё это уже прошло несколько лет назад? Где же он был во время революции шестидесятых годов?
Где он был в течение всего этого столетия? Ведь именно это и происходило в стране: борьба между интеллектуальными и социальными структурами. Ведь это главный мотив двадцатого века. Возобладает ли общество над интеллектом, или же интеллект будет все-таки господствовать в обществе? И если победит общество, то что же тогда останется от интеллекта? А если победит интеллект, что будет с обществом? Эволюционная же мораль именно это и выявляла яснее всего. Интеллект не является придатком общества так же как и общество — не придаток биологии. Интеллект идёт своим собственным путём, и в процессе этого воюет с обществом, стремится подчинить его себе, заключить общество под стражу. Эволюционная мораль гласит, что для интеллекта морально поступать так, но она также содержит предупреждение: так же как общество, которое ослабляет физическое здоровье своего народа, ставит под угрозу свою собственную стабильность, так и интеллектуальная структура, ослабляющая и разрушающая свою социальную базу, также подрывает свою собственную стабильность.
Даже лучше сказать «уже поставил под угрозу». Это уже случилось. В нашем веке произошёл фантастический интеллектуальный рост и фантастический социальный разгром. Остаётся лишь спросить: как долго может продолжаться этот процесс?
Немного погодя Федр разглядел впереди причалы яхт-клуба в Ньяке, Райгел говорил, что там он и будет. На сегодня плаванье почти закончено. Когда яхта подошла ближе, он сбавил ход двигателя и отвязал якорь на палубе.
В люке снова появилось лицо Лайлы.
Оно его на мгновение поразило. Она всё-таки реальна. Все эти теоретические мысли о прогрессивной метафизической абстракции под названием «Лайла» находились вот тут перед ним, только и всего.
Волосы причёсаны, а в вырезе свитера виднелись лишь буквы «ЮБ» у неё на майке.
— Теперь мне немного лучше, — сказала она.
Но выглядела она ничуть не лучше. Косметика лишь изменила её лицо в худшую сторону… какая-то маска. Кожа белая от пудры. Чужие черные брови отдавали контрастом от светлых волос.
Он заметил, что на некоторых из плотов-причалов были красно-белые метки, как будто бы они предназначены для гостей. Он приглушил двигатель и повернул судно широкой дугой так, чтобы подойти к крайнему из них. Когда же посчитал, что у судна достаточно инерции доплыть самому, он переключил скорость на нейтраль, схватил якорь и прошел вперёд, чтобы зацепиться за причальный плот. Было ещё достаточно светло. Через полчаса уже наступит темень.
14
Лайла осмотрелась. Впереди был длинный, длинный мост. Он тянулся в направлении противоположного берега огромного озера, на котором они теперь были. По мосту шло много машин. — Наверное едут в Нью-Йорк, — подумала она. Теперь уж близко.
У причала вокруг них были другие суда, но на борту вроде бы никого не было. Все вокруг было и заброшено. Все как будто только что ушли. Где же они? Река как бы пришла сюда. Слишком уж тихо. Что произошло сегодня днём? Она не очень-то хорошо помнила. Она чего-то испугалась. Ветер и шум. Затем она уснула. И вот теперь здесь. Зачем?
И зачем это она здесь, подумалось ей. Не знаю. Ещё один какой-то город, ещё один мужчина, наступает ещё одна ночь. Это будет долгая ночь.
Подошёл капитан, как-то забавно глянул на неё и сказал: «Помоги мне спустить ялик на воду. Я могу и сам, но вдвоём легче».
Он отвёл её к мачте и спросил, умеет ли она работать с лебёдкой. Она ответила утвердительно. Тогда он подцепил фал от мачты к лодке, лежавшей вверх дном на палубе, и велел ей крутить лебёдку. Она взялась, но было тяжело, и она поняла, что это ему не нравится. Но она продолжала вертеть, со временем лодка повисла в воздухе на фалу, и капитан отвёл её за борт яхты. Он велел ей опускать помалу. Она отпустила трос лебедки.
— Медленно! — крикнул он.
Она стала отпускать помедленнее, а капитан придерживал лодку руками, чтобы опустить её в воду. Затем обернулся и сказал: «Хорошо». По крайней мере хоть что-то она сделала правильно. Он даже слегка улыбнулся.
Может быть вечер сегодня будет не так уж плох.
Лайла спустилась вниз и достала из чемодана старое полотенце и последнюю смену белья, фен и косметический набор. Она взяла с раковины кусок мыла и завернула его в мочалку, чтобы взять с собой.
Когда она вернулась на палубу, капитан уже приладил трап, чтобы можно было спуститься в лодку. Она спустилась туда, а он последовал за ней с какими-то парусиновыми заплечными мешками. Интересно, зачем это они?
Грести почти что не пришлось. До берега, где было несколько деревянных свай и захудалый деревянный док с белым домом неподалёку, было совсем близко. За домом косогор подымался к какому-то городку.
Внутри белого здания служащий показал им, где находятся душевые кабины. Капитан заплатил ему за стоянку и за душ. Затем они прошли по длинному коридору и она вошла в дверь с надписью «Дамы». Внутри был захудалый душ и деревянная скамья рядом. Она долго искала выключатель. Пропустила воду, чтобы та пошла потеплей, разделась и сложила одежду на скамью.